фарфоровая лампа, и пошел узнавать, в чем дело. Вы слышали, как это описали два человека — молодой Чейс и миссис Констейбл. Чейс рассказал, как Констейбл выбежал из своей спальни, засовывая на ходу босые ноги в шлепанцы. Все мы знаем, как это бывает. Это слишком точное описание, чтобы быть ошибкой. Либо это правда, либо откровенная ложь.
— Ну? — спросил Сэндерс, хотя знал, что последует далее.
— А что, с другой стороны, сказала леди? Что когда Констейбл, услышав грохот, выбежал из комнаты, она как раз закончила завязывать ему шнурки на туфлях. Значит, на нем уже тогда были туфли и носки. Снова подробное описание, которое может быть либо правдой, либо явной ложью. Боюсь, сынок, что это ложь.
— А почему лгать не мог Чейс?
Г. М. провел рукой по лысине.
— Потому что я знаю лжецов, сынок, — устало ответил он. — Эта женщина не из лучших. Но если вам нужны более веские доказательства, чем те, которые могут оказаться фантазиями слабоумного старика, подумайте сами. Вы ведь видели Констейбла, не так ли? Что на нем было — туфли или шлепанцы?
До сих пор Сэндерс об этом не задумывался — он был слишком сосредоточен на других вещах. И хотя он не хотел вспоминать эту сцену, она четко предстала перед его мысленным взором.
— Шлепанцы, — признал он.
— Угу. Значит, лгала она. Пункт второй, — продолжал Г. М. — Вы слышали, как она клялась с трогательными простотой и жаром, что ничего не знает о двух свечах, которые кто-то зажигал в спальне ее мужа? Разумеется, слышали. Выходит, она не расхаживала с этими двумя свечами. Однако вы обратили внимание, как она вздрогнула, когда я заметил их? Но мы не будем это учитывать. Далее, в пятницу вечером леди носила розовый халат, не так ли? Мы с Мастерсом пошарили немного и взглянули на этот халат. Правый рукав все еще испачкан пятнами воска, попавшими туда, когда ее рука дрогнула.
Сэндерс не пытался возражать. Он хорошо помнил Мину Констейбл, съежившуюся в кресле в теплом халате с пятнами воска на рукаве.
— Понимаете, сынок? — мягко осведомился Г. М.
Молчание.
— Возникает также вопрос о большом альбоме для вырезок, который миссис Констейбл, по ее словам, сожгла. Но она его не сжигала. Нельзя сжечь том в переплете под кожу, не оставив никаких следов, если только вы не бросаете его в печь. Но здесь нет ни печи, ни даже дровяного или угольного камина, как и следов сгоревшего альбома. Все это ложь, сынок. Пусть леди спит. Но если бы существовал хоть клочок доказательства, как ей удалось это проделать, она бы уже была на пути в Кингстон по обвинению в убийстве.
— Проклятие! — пробормотал Сэндерс.
— Еще какое, — согласился Г. М.
— Но все, что она говорила и делала… В конце концов, какая разница, если Констейбл был в шлепанцах, а не в туфлях? Или если миссис Констейбл зажигала пару свечей, а говорит, что нет?
— Хотел бы я знать, сынок, — проворчал Г. М. — Из всех улик, о которых я когда-либо слышал, эти — самые диковинные.
— И вы считаете, — настаивал Сэндерс, — что ее плач, обмороки, апатия, даже попытка обращения в газеты этим вечером — сплошное притворство?
— Ну а вы как думаете, сэр? — ухмыльнулся Мастерс. — Вы заметили, как легко ее убедили отказаться от обращения в газеты, не так ли?
— Думаю, вы не правы.
— Это свободная страна, доктор. Каждый человек имеет право на свое мнение. А теперь, если не возражаете, — Мастерс посмотрел на часы, — сэр Генри и я отправимся сначала в Гроувтоп, а потом в «Черный лебедь» повидать мистера Пенника. Признаюсь, что с нетерпением жду этой беседы. Когда сэр Генри с ним познакомится…
— Но леди все еще в опасности!
— Ладно, доктор, охраняйте ее. Доброй ночи.
Мастерс открыл дверь и подал знак Г. М. выйти первым. Г. М., сняв древний цилиндр и столь же древнее пальто с вешалки у двери, сделал два шага вперед, остановился и повернулся.
— Слушай, Мастерс, — сказал он. — Что, если этот молодой парень прав?
— Почему вы опять затеваете этот разговор? — почти зарычал на него Мастерс. — Мы уже все обсудили, сэр, и знаем, что думаем, не так ли?
— Разумеется. Мы всегда знаем. Каждый раз, когда кто-нибудь в этом мире делает прыжок и падает мордой вниз, это происходит потому, что он знает, что думает. Ну, давайте послушаем, что думаем мы.
Оглядевшись вокруг, Мастерс закрыл дверь и обратился к Сэндерсу:
— Мы думаем, что миссис Констейбл преднамеренно убила своего мужа с помощью какого-то трюка, который мы еще не разгадали. Скажу вам кое-что еще. Я не читал ни одну из книжек этой леди, но моя жена читала все и рассказала мне кое-что о них перед моим отъездом. В одной из книг — о египетской экспедиции — целая компания умирает якобы от проклятия, наложенного на гробницу фараона, а в действительности с помощью ловкого использования угарного газа. Жена точно не помнила, как это было проделано, но сказала, что все объяснялось очень убедительно, и что она могла бы проделать такой же трюк дома, если бы захотела от меня избавиться.
Сэндерс пожал плечами.
— Допустим, — сказал он. — А в «Двойном алиби» жертва умирает от инъекции инсулина. От этого волосы встают дыбом, так как научно такое вполне убедительно; преступление не оставляет практически никаких следов. Помню, я говорил ей об этом в пятницу вечером. Ну и что из того? Ведь Констейбл не умер ни от угарного газа, ни от инсулина. Что это доказывает?
— Это доказывает мою точку зрения, — ответил Мастерс, что такие трюки как раз по ее части. Если бы она задумала кого-то прикончить, то использовала бы нечто подобное — дикое, как ветер, и домашнее, как сыр. То, что вы можете проделать у себя дома с двумя наперстками и куском мыла, и для чего не требуется специальных знаний.
В этот момент с лицом Г. М. произошла странная перемена. Только что он надул щеки, словно собираясь презрительно фыркнуть, но внезапно презрение сменилось возбужденным удивлением.
— Гореть мне в аду! — пробормотал он.
— Сэр?
— Не важно, сынок. Я просто замечтался.
Мастерс уставился на него с нескрываемым подозрением.
— Говорю вам, я размышлял! — настаивал Г. М. — Продолжайте. Мои мысли не касаются ваших доводов. Я думал о пятнах воска на ковре и о том, где именно они находились. Черт побери, Мастерс, почему вам постоянно кажется, что я пытаюсь обвести вас вокруг пальца?
— Потому что вы постоянно это делаете, — ответил старший инспектор.
— Продолжайте, — сказал ему Сэндерс. — Как вписывается в картину Пенник?
— Это ясно как день, доктор. Пенник знал или догадывался обо всем. Он знал, когда и почему миссис Констейбл собирается пойти на преступление. И когда это произошло, он им воспользовался, чтобы похвастаться способностью убивать при помощи телепатии. Помните: до убийства он только говорил, что это может произойти, а потом заявил, что сам это совершил. Я уверен, что он не был соучастником миссис Констейбл,[20] а только использовал ее. Вот почему она теперь в такой ярости. Тут она вела себя вполне искренне. Пенник повсюду твердил, что это сделал он, хотя у леди была более чем веская причина знать, что реальность совершенно иная. Я спрашиваю вас: разве это не объясняет все несуразности, с которыми мы сталкиваемся?
— Объясняет, если она чокнутая, — сказал Г. М.
— Не понимаю.
— Мастерс, сынок, не кажется ли вам изложенное чересчур несуразным? Выходит, она в ярости на Пенника, потому что он взял на себя ее собственное преступление!
Мастерс задумался.
— Не уверен, сэр. Возможно, это изощренный блеф.
