— Да, джентльмены, около того. Неужели даже это соображение на вас не влияет?
Чело старшины омрачилось.
— Еще как влияет, — отозвался он. — Если они могут швырять деньги на ветер, то в состоянии потратить немного на поддержание законов страны. Именно так сказал один толстый джентльмен вчера вечером в моем баре.
Коронер опустил голову.
— Нам незачем продолжать дискуссию, джентльмены. Я готов выслушать ваш вердикт.
Он слушал с серьезным видом, пока вердикт зачитывали снова.
Сэндерс наблюдал за его лицом. Он не осмеливался смотреть ни на Г. М., ни на Мастерса, ни на сидящего между ними Пенника. Бледное сухощавое лицо коронера находилось вблизи от лампы, и Сэндерс мог поклясться, что в какой-то момент он увидел на нем подобие улыбки.
— Благодарю вас, мистер старшина. Присутствует ли здесь полицейский офицер, ведущий расследование?
В заднем ряду медленно поднялся Мастерс.
— А, старший инспектор! Властью, которой наделил меня закон, предписываю вам разыскать…
— Он здесь, сэр, — ответил Мастерс, положив руку на плечо Пенника. — Встаньте, мистер Пенник, и подойдите к коронеру.
Жюри уже стояло. Сэндерс не видел лица Пенника и не хотел его видеть. В качестве гротескного штриха он заметил, как Мастерс, не снимая руки с плеча Пенника, держит в другой руке его новенький чемодан. В окнах потемнело от ног полицейских.
— Мистер Герман Пенник? — осведомился коронер.
Пенник молча кивнул.
— Боюсь, мистер Пенник, что я вынужден отдать вас под суд. Старший инспектор Мастерс объяснит вам, что теперь вы ничего не обязаны говорить, но, если сделаете это, все сказанное вами будет зафиксировано на бумаге и может быть использовано как доказательство. Далее я…
— Не знаю, мистер коронер, смеяться мне или плакать, — прервал его Пенник. — Ситуация поистине фантастическая. Вы сами сказали, что процесс обернется фарсом.
— Вполне согласен. Если вы, вопреки моим инструкциям, присутствовали на этом дознании, то вам известно, что я не мог бы отнестись к вашему делу справедливее, даже если бы был вашим защитником. Но у меня нет выбора.
— Это несправедливо и неразумно. Но если вы настаиваете, я вынужден подчиниться. Я готов предстать перед судом, когда вы сочтете необходимым. Вы знаете, где меня найти. Но сейчас мне предстоит очень важная миссия — визит в Париж. Разумеется, я внесу некоторую сумму в качестве залога моего возвращения. А сейчас, если вы меня извините…
Два констебля отошли и встали у двери. Коронер покачал головой.
— Все не так просто, мистер Пенник, — мрачно сказал он. — Вы не отправитесь ни в Париж, ни куда-либо еще. В ожидании суда вам придется находиться в тюрьме, что временно ограничит вашу деятельность.
Прошло около трех секунд, прежде чем Пенник заговорил. Сэндерс увидел, как его плечи вздрогнули под модным пальто.
— Вы имеете в виду, что меня запрут в камере?
— Естественно. Это обычная процедура. Вы не можете рассчитывать, что с вами будут обращаться лучше или хуже, чем с другими, отданными под суд за убийство.
— Но меня не могут осудить! — доказывал Пенник. — Мне ничего не грозит. Вы сами это сказали. Чистое безумие сажать в тюрьму человека, который не может быть осужден, только потому, что кучка безмозглых деревенщин вынесла вердикт, противоречащий здравому смыслу!
— Как это вы нас назвали? — осведомился старшина присяжных, спрыгнув с помоста.
Коронер быстро повернулся:
— Господа присяжные, не будете ли вы любезны пройти через ту дверь в соседнюю комнату? Я бы хотел переговорить с вами, прежде чем вы разойдетесь по домам. Пожалуйста, окажите мне эту услугу. Я не задержу вас надолго… Мистер Пенник, я не могу больше обсуждать с вами дело. Старший инспектор, передаю заключенного на ваше попечение.
— Но когда состоится суд? — повысил голос Пенник. — Как долго меня будут держать в тюрьме?
— Точно сказать не могу. Сейчас начало мая. Вас, вероятно, будут судить на выездной сессии в Кингстоне в конце июля. Более точную информацию я не в состоянии вам сообщить.
— Три месяца?!
— Приблизительно да.
Несмотря на массивные грудь и плечи Пенника, Сэндерс не предполагал, что в нем может быть столько силы. Пенник рванулся с такой быстротой, что ногти Мастерса только тщетно царапнули по ткани его пальто. Одним махом подняв тяжелый дубовый стол, он опустил бы его на голову коронера, если бы у него не подвернулась лодыжка. В следующую секунду Мастерс схватил Пенника за плечи и туловище, а стол с грохотом упал на пол, когда еще двое полицейских бросились на Пенника.
Коронер, хотя и побелел как мел, всего лишь прикоснулся к очкам, словно проверяя, на месте ли они.
— Думаю, этого достаточно. Вы держите его, старший инспектор?
— Крепко держу, сэр.
— Пожалуй, больше не стоит рисковать. После подобной вспышки вы сами можете выбрать надежную камеру для мистера Пенника. Вы, мистер Пенник, требовали точного соблюдения буквы закона и получите его. Кажется, ваше собственное лекарство вызывает у вас тошноту. А теперь, господа присяжные, если вы будете любезны последовать за мной…
Жюри под присмотром коронера удалилось, шаркая ногами. Пенник и те, кто его пленил, остались в темном зале. Сэндерс все еще не мог видеть его лица, но смятые пальто и кепка выглядели достаточно красноречиво.
— Боже, — заговорил Пенник, не оборачиваясь, — ты не можешь этого допустить! Это чудовищно! Это настоящая пытка! Три месяца сходить с ума запертым в камере! Я этого не вынесу! Я требую правосудия!
Г. М. о чем-то тихо распорядился, потом удивительно бесшумно подошел к Пеннику и придвинул ему стул из первого ряда.
— Садитесь, сынок, — предложил он.
Глава 18
Маршрут, который патрулировал констебль Леонард Риддл из отдела «С», честно говоря, нельзя было назвать чреватым насилием и преступлением. И констебль Риддл был очень этому рад.
Он любил свой маршрут не только за спокойствие, но и за возможность знакомства со знатью, чей домашний очаг ему приходилось незаметно охранять. Его путь огибал Парк-Лейн, проходил по Маунт-стрит до Беркли-сквер, сворачивал на Керзон-стрит и возвращался к Парк-Лейн. Риддла удивляло, как много сведений можно получить о людях, даже если они никогда его не замечали. Он знал, что где происходит, кто куда отправился, какие у кого семейные неприятности, хотя объекты его наблюдений едва останавливались, чтобы пожелать ему доброй ночи.
У констебля Риддла были свои любимчики. Некоторых из них он знал по именам благодаря шоферам, с которыми водил дружбу. Но многих запоминал только по номерам домов и по внешности, впрочем никогда их не путая, как опытный гардеробщик, всегда возвращающий клиенту нужную шляпу, даже не взглянув на номерок. Иногда Риддл испытывал к ним чувства отца и даже Господа Бога. Когда кто-нибудь в разговоре называл его знатоком человеческой натуры, это ему льстило.
Этим термином Риддла охарактеризовал один из его «номеров». Это произошло, когда номер одиннадцатый по Д'Орсе-стрит (молодой, а не старый) возвращался домой с вечеринки в три часа ночи,
