который вернул Фрэнки Дейл, было только шесть конфет. В-третьих, если Марджори Уиллс сделала это, то невероятно нелепым способом. Она даже не приняла те меры предосторожности, о которых позаботилась безумная Кристиана Эдмундс. В конце концов, Брайтон — большой город, и женщина, которая поручила поменять конфеты незнакомому мальчику, имеет все шансы не быть опознанной впоследствии. Но эта девушка посреди маленького городишки обращается к хорошо знающему ее мальчику, да еще в присутствии свидетелей! Она как будто нарочно старалась привлечь к себе внимание! Если бы она хотела отравить конфеты, то сделала бы это куда более безопасным способом, о котором я вам говорил.
Нет, инспектор. От любого пункта в деле против нее хороший адвокат не оставит ни клочка за двадцать минут, а мы не можем себе позволить арестовать ее только для того, чтобы порадовать дядюшку Тома Кобли и всех прочих. Кроме того, я надеюсь, что это неправда. Она славная малышка, и о ней не было известно ничего дурного, если не считать того, что все Чесни немного странные.
— А сплетни о ней пошли до того, как Чесни отправились в путешествие?
— Да, но в открытую об этом стали говорить после их отъезда. А когда они вернулись, стало еще хуже. Суперинтендент опасается, что какие-нибудь горячие головы попытаются разбить теплицы Маркуса, но я этого не боюсь. Здешний народ много болтает, но ждет, что действовать будут власти. Господи, как бы я хотел сделать хоть что-нибудь! — жалобным голосом воскликнул майор. — У меня самого есть дети, и мне эта история нравится не больше, чем остальным. Кроме того, позиция Маркуса Чесни не улучшает ситуацию. Он вернулся с континента, одержимый жаждой крови, и заявляет, что решит нашу проблему, если нам это не удастся. Как я понял, он только позавчера приходил сюда и задавал дурацкие вопросы...
Эллиот навострил уши:
— Вот как? О чем, сэр?
Главный констебль вопросительно посмотрел на суперинтендента Боствика.
— Джентльмен хотел знать, — с сарказмом отозвался тот, — точный размер картонных коробок с конфетами на прилавке миссис Терри. Я осведомился, зачем ему это нужно. Он пришел в ярость и сказал, что это не мое дело. Тогда я посоветовал ему обратиться к самой миссис Терри. Мистер Чесни заявил, что у него был ко мне еще один вопрос, но, раз я оказался таким ослом, он не станет его задавать, и мне придется отвечать за последствия. Он, видите ли, всегда знал, что мне недостает наблюдательности, но теперь убедился, что у меня нет и мозгов.
— Кажется, его idee fixe[8], — объяснил майор, — состоит в том, что большинство людей не в состоянии точно описать виденное и слышанное ими...
— Знаю, — кивнул Эллиот.
— Знаете?
Эллиот не успел ответить, так как в этот момент зазвонил телефон. Майор Кроу бросил раздраженный взгляд на часы, чье громкое тиканье наполняло комнату, и чьи стрелки показывали двадцать минут первого. Боствик приковылял к аппарату и поднял трубку, покуда Эллиот и главный констебль погрузились в раздумья. Майор выглядел усталым и подавленным. Голос Боствика пробудил их от размышлений — точнее, пронзительная интонация, с которой он повторял: «Сэр!» Майор Кроу резко повернулся, и его стул ударился о письменный стол.
— Это доктор Джо, — сказал суперинтендент. — Лучше поговорите с ним, сэр.
На его лбу поблескивали капли нота, хотя взгляд не говорил ни о чем из ряда вон выходящем. Он протянул трубку. Майор Кроу взял ее и с минуту слушал молча. До Эллиота доносилось бормотание в трубке, но он не мог разобрать ни слова. Наконец главный констебль осторожно опустил трубку на рычаг.
— Это звонил Джо Чесни, — сообщил он без всякой на то необходимости. — Маркус мертв. Доктор считает, что он отравлен цианидом.
Тиканье часов вновь заполнило комнату. Майор Кроу прочистил горло.
— Похоже, — продолжал он, — Маркус последним вздохом доказал правильность своей излюбленной теории. Насколько я понял со слов доктора, все они видели, как отравили Маркуса, но никто не может объяснить, что произошло.
Глава 3
ГОРЬКИЙ МИНДАЛЬ
«Бельгард» был домом, который можно охарактеризовать как солидный. Хотя и очень большой, он не являлся фамильным особняком и не притворялся таковым. Это было внушительное сооружение из желтого голландского кирпича с голубыми фронтонами, изрядно покрытыми грязью, по краям низкого и длинного фасада с наклонной крышей.
Но в данный момент инспектор Эллиот с трудом различал архитектурные детали. Уже стемнело. Фасад здания не освещался, но сбоку был виден свет, настолько яркий, что они заметили его еще на шоссе. Эллиот остановил свою машину на подъездной аллее, майор Кроу и Боствик выбрались наружу с заднего сиденья.
— Минутку, сэр, — почтительно обратился Эллиот к главному констеблю. — Прежде чем мы войдем, нам следует кое-что уточнить. Каков мой статус здесь? Меня прислали сюда из-за истории с отравленными конфетами, но теперь...
В темноте он почувствовал, что майор Кроу смотрит на него с мрачной улыбкой.
— Вам нравится делать все по правилам, верно? — осведомился главный констебль. — Ну-ну, тем лучше. Это ваше дело, молодой человек. Вы его расследуете — разумеется, под наблюдением Боствика. Когда я узнаю, что произошло, то отправлюсь домой спать. А теперь приступайте.
Вместо того чтобы постучать в парадную дверь, Эллиот подошел к краю дома и посмотрел за угол. Боковые стены дома были не такими длинными, как фасад. С этой стороны находились три комнаты, расположенные в ряд. Каждая имела пару французских окон, выходящих на узкую лужайку с каштанами, тянущимися параллельно окнам. Ближайшая к фасаду комната была темной, но из французских окон двух других — особенно дальней — лился яркий свет. Благодаря ему зеленая трава и желтые листья каштанов выглядели театральной декорацией.
Эллиот заглянул в первую из двух освещенных комнат. Она была пуста, а оба французских окна с тяжелыми бархатными портьерами распахнуты настежь. Это была музыкальная комната, о чем свидетельствовали фортепиано, радиоприемник и граммофон. Стулья выглядели сдвинутыми с мест. Закрытая двустворчатая дверь вела в дальнюю комнату. Мертвая тишина наводила на неприятные мысли.
— Эй! — окликнул Эллиот.
Никто не отозвался. Он направился было к окнам самой дальней комнаты, но вдруг резко остановился.
На узкой полосе травы между окнами и каштанами, прямо под окнами дальней комнаты, лежал самый странный набор предметов, какой Эллиот когда-либо видел. Прежде всего он заметил высокий и блестящий старомодный цилиндр с изрядно потертым ворсом. Рядом с ним валялись длинный, также старомодный и поношенный плащ с глубокими карманами, коричневый шерстяной шарф и темные солнцезащитные очки. И наконец, посреди груды разбросанной одежды стоял черный кожаный саквояж, чуть больше того, который носят врачи, но не такой большой, как чемодан. Сбоку виднелась надпись: «Р.Х. Немо, доктор медицины».
— Выглядит так, словно кто-то раздевался, — холодно заметил майор Кроу.
Эллиот не ответил. Он заглянул в комнату. Зрелище было не из приятных.
Оба окна этой комнаты также были распахнуты. Обстановка напоминала кабинет. В центре стоял широкий стол с подставкой для ручек и промокательной бумагой, а за ним, слева от Эллиота, кресло. Сидящий на этом кресле оказался бы лицом к двустворчатой двери в соседнюю комнату. Бронзовая электрическая лампа на столе светила так ярко, что Эллиот признал в ней «Фотофлад» — лампу, используемую фотографами для съемок в помещениях. Абажур был наклонен таким образом, что свет падал прямо на лицо и тело сидящего на кресле. А в данный момент на нем сидел Маркус Чесни.
Он сидел чуть повернувшись боком, сгорбив плечи и вцепившись руками в подлокотники кресла, как
