— Чому, знаю… — опустила глаза баба Наталья. — Его сын старший был в полиции. И сам…
— Где живет?
— За сельсоветом третья хата, рядом две спаленные, а его уцелела… Кинь, на шо он тебе! Сын с немцами утек, то он с невесткой остался. Кинь, нехай его совесть заедает…
— Такого заест… — Василь завязал пустой мешок, взял в руки автомат. — Ладно, баба Наталья, не поминай лихом. За старика своего прости. Это ж из-за нас он…
— Все там будем.
— Конечно, все, только одни раньше, другие позже. А кому и помочь надо. Пойдем, Ванька.
Корневич, уже кое-что поняв, качнул головой, будто отказываясь, — и потащился, нога за ногу, следом за Василем из хаты.
Чем ближе к сельсовету, тем больше Василь ускорял шаг. Горело лицо, не понять, от водки это или от жары. Сердце стучало в ушах, кипела в жилах кровь. Не шел — летел.
Где-то сзади спотыкался Иван. Василь ни разу не оглянулся, но знал: никуда Ванька не денется.
Да, все правильно: сельсовет, две сожженные хаты, одна уцелевшая. Вот и тетка навстречу.
— Хата Мельниченков? — не здороваясь, спросил Василь.
— Ихняя… — шарахнулась от него женщина.
Во дворе было пусто, откуда-то потягивало дымком. «Богатые, сволочи…» — охватил он взглядом широкий двор с хлевом и овином, над плетнем тяжело свисали головы подсолнечников, на сотках стена кукурузы.
Сильно прихрамывая от внезапной боли в раненой ноге, пролетел мимо пустых окон к двери хаты. Широко открыл — и кинулся, будто головой в прорубь. В темной хате сразу увидел, как метнулась за занавеску молодая женщина. Но не успел он оглядеться, как молодуха выскочила назад с ребенком в руках, заступила ему дорогу:
— Никого нет!
Ребенок, выхваченный из люльки, сучил руками и ногами, кричал.
Василь молча отодвинул ее, прошел к двери в чистую половину хаты. С кровати уже поднимался человек в армейских штанах и нательной рубахе, испуганно загораживаясь рукой от неожиданного гостя.
— Сиди-сиди, голубок, — стал в дверях Василь, уперся руками в косяки. — Не узнаешь, господин Мельниченко?
— Где-то виделись?.. — еще раз попытался тот подняться.
— Сидеть! — гаркнул Василь. — Можно сказать, что и виделись. Не помнишь, как в хлев к бабе Наталье забегал? Десантников ловил? С немцами ты тогда бегал, не помнишь?
И увидел, как задрожали руки Миколы Мельниченки, как побледнело лицо, как шаркнула по полу босая нога.
— Вспо-омнил!.. — удовлетворенно протянул Василь. — А я тогда в закутке прятался, под навозом. Ты вот так в воротах стоял, а я в говне. Не нашел ты тогда меня, Мельниченко.
— Д-дак я ж… не хотел н-найти…
— Дядько, дядько… — стучала Василя по спине молодуха, стараясь проскочить в комнату к свекру. — Пустите!..
— Корневич, убери женщину, — не поворачивая головы, приказал сержант.
Иван, которого не слыхать было, не видать, стал молча отжимать ее в угол. Заходилось в крике дитя, вопила женщина. Василь почувствовал: еще немного, и он не выдержит.
— Поднимайся, — ступил он в комнату. — Пойдем.
Микола послушно поднялся, споткнувшись о сапоги у кровати, оглянулся на Василя.
— Обуваться не надо.
В углу возились Иван с женщиной, но ребенок, как ни странно, вдруг затих.
— Давай-давай, за хлев, — подтолкнул Миколу в спину Василь.
— Я тебе денег дам, солдат, — заговорил во дворе Микола, — много денег! Иди себе своей дорогой, а я тебе золото… На шо тебе моя жизнь, возьми деньги. Чуешь, солдат, золото…
— Иди-иди, сука…
— Мы ж не на войне, солдат, — попытался повернуться лицом к Василю Микола. — Шо было, то было, давай полюбовно… Война кончится, а у тебя золото…
— Становись! — потемнело в глазах Василя. — А кто мне моих хлопцев вернет?!..
И хлестнул короткой очередью из автомата.
Микола, повернувшись боком, сделал маленький шажок — и повалился лицом вниз. Только теперь Василь разглядел, какой это был крепкий, несмотря на годы, мужчина. Желтели на солнце пятки, ветерок шевелил на затылке редкие волосы.
— Иуда… — плюнул себе под ноги Василь.
Не заходя в хату, он вышел на улицу, следом выкатился растрепанный, тяжело дышащий Корневич.
Василь, не оглядываясь, двинулся к мосту, фермы которого хорошо виднелись отсюда. Уже далеко отойдя от хаты Мельниченков, он вдруг притормозил, не слыша за собой шагов Корневича. Чуть повернул голову. Да, сзади никого не было.
— А, разведчик-диверсант?! — усмехнулся он. — Лежишь в канаве и не дышишь? Ну лежи-лежи.
Конечно, проверку на вшивость не все выдерживают. А он отомстил. Мертвые поблагодарят его, живые не осудят. Войны впереди еще черт знает сколько…
За рекой громыхало, не понять, то ли собиралась гроза, то ли доносилась артиллерийская канонада.
Дядька Василь умер на пятьдесят восьмом году жизни, похоронили его на Чижевском кладбище в Минске. За год до смерти он ездил в станицу Алексеевская, где сфотографировался возле обелиска, на котором выбиты фамилии погибших десантников, в том числе его и испанца Хуана.
Кильдым
— Все, поехали завтра в Костюковку! — мама швырнула на пол только что отжатую тряпку. — Не могу больше…
Я с тревогой посмотрел на отца, который лежал на диване и читал «Правду». Мамину родню в Костюковке он недолюбливал, и особенно дядю Колю, мужа маминой сестры Нины.
— Договорюсь завтра с Сабиной, чтоб покормила кур, и поедам. На Вишенском уже сады отцвели…
В поселке Вишенский мама родилась, и всякий раз, приезжая в Костюковку, они с тетей Ниной шли туда пешком проведывать дядьев, теток и племянников.
Год назад мы с дядей Колей договорились ехать на рыбалку в карьеры, и я всю зиму и весну ждал этого. Карьеры меня манили так же, как и противоположный берег Днепра, густо поросший лозняками. Ребята рассказывали, что в пойменных озерах на том берегу ловились лещи по пять килограммов. Я не знал, какая рыба водилась в карьерах, но уж точно не сибильки или густерки.
— Брехло твой Коля, — сказал отец. — Не помнишь, как он к нам в Ганцевичи приезжал?
Мама, не отвечая, снова принялась тереть пол.
— Одолжил деньги и смылся. До сих пор не отдал. Посадят твоего Колю — и правильно сделают.
— Он не вор, — попыталась защитить дядю Колю мама. — А пить — все вы пьете.
