— Спасибо… век буду помнить!
Утром стрельба возобновилась на всех участках. Пользуясь малочисленностью гарнизона, группы мятежников просачивались в город и внезапно нападали на заставы с тыла. Так удалось Клепикову овладеть мостом через Сосну. Хлынувшие из Беломестной унтера перекололи чекистов Сафонова и закрепились на Сергиевской горе. Среди дня они проникли на мыловаренный и спирто-водочный заводы, штурмом взяли баррикады у вокзала. Нарушилось единство и огневое взаимодействие осажденных.
На площади возле склада появился здоровенный мужик в летней поддевке. Опустил на булыжник приклад ружья, невозмутимо справил нужду.
— Своих ищешь? — спросили из окопа.
— Искал своих — попал к вам, — отозвался Петрак. — Да плевать мне… Все равно до завтра ваши кости собаки успеют обглодать. Никуда не выскочите! Кругом обложено! Скоро немцы с Украины придут…
— А если бронепоезд начнет обкладывать? Ведь придет такая штучка, с шестидюймовыми гостинцами!
— Ваш бронепоезд придет после дождика в четверг… Да и то, ежели большаком. Чугунку мы разобрали.
Петрак помолчал и хвастливо добавил:
— Начисто перебьем, не хуже военкомовского отряда… Ворон кормить!
Из окопа выстрелили.
Петрак застегнулся. Крикнул, злобный, криворотый:
— Палить в белый свет и дурак сможет! Ты выдь сюда, на штычок!
На бруствере вырос Франц. Петрак тотчас укрылся за фонарным столбом, поджидая. Он подпустил мадьяра поближе и выкинул черный, смазанный салом штык. Франц отскочил, удивленный проворством бывшего хозяина.
Завязался поединок. Степан вначале хотел удержать Франца от бессмысленного риска, но потом, возмущенный наглостью бандита, молча следил за боем. Защитники склада волновались, иные поощряли товарища советами.
Франц не отгонял Петрака от столба. Он нападал то с одной, то с другой стороны — ему только штык занести. Между тем криворотый, отражая удары, каждый раз неуклюже поворачивался и выпрастывал винтовку. Это и решило участь кулацкого сынка. Мадьяр обманул его ложным взмахом справа, сделал стремительный выпад в левый бок, и враг пошатнулся… Поддевка зацепилась за столб, в сумке звякнули патроны.
И тут из ближайшего проходняка вымахнула подвода. Возница, стегая лошадь кнутом, катил через площадь прямо к линии обороны.
— Эй, поберегись! Куда кобылу-то ставить?
Перед онемевшими зрителями тряхнулась белобрысая макушка довольного паренька, сморщилось веснушчатое переносье… Степан узнал Николку.
«Вот еще на беду принесло», — подумал он и нахмурился.
Однако, поймав лукавый взгляд мальчишки, невольно ощутил ответную радость.
— К тебе ехал, братка… Сквозь огонь, кажись бы, пролез! — признался Николка.
— Ну, как там дома? — спросил Степан. — Все живы?
— Дома пока ничего… А за Бритяком не доглядели: погноил в копанях Феколкиного оврага столько зерна! Сейчас Марфа день и ночь самогон курит…
Бойцы окружили телегу. Николка развязал мешок и вынул большой поджаристый пирог.
— Хозяйка пекла унтерам… Да, вишь, отстала от бочки закуска!
Он сваливал на землю целые кули с лепешками. Тронул последний мешок, деловито заметил:
— Теперь чего ж? Вылезай! Кулакам, друг, я тебя не выдам.
Мешок зашевелился. Раздался вздох облегчения. Показалось красное, распаренное лицо. Гранкин! — вскрикнула Матрена. Гранкин свесил с телеги изувеченные ноги, заговорил, громко:
— Поклон вам от бедняцкой Жердевки! Не смотрите, что без ног. Немца косил, а уж беляков постараюсь. Терехов, скажи им — даром хлеб есть не стану, — обратился он к подходившему с заставы фронтовому приятелю, который заменил теперь убитого Селитрина.
— Добро пожаловать! — отозвался Терехов, пробегая черными глазами по мешкам. — Повезло, тебе, Степан Тимофеевич. И людей прибавилось, и кормежки.
— Товарищи, пирогов много — надо поделиться с соседними заставами, — объявил Степан.
Он действительно оживился, как ободряется военачальник, получив солидное подкрепление. И защитники склада повеселели. Заканчивались работы с проволочным заграждением. Гранкин учил Николку стрелять из пулемета. А Терехов рассказывал, отправляя на заставу мягкие лепешки:
— На войне всякое бывает… То даровой обед, то ни черта нет. Я однажды в казачьей станице купил гуся и три дня варил между боями. Три дня постился. Только разведу огонь, пристрою котелок — начинается тревога. Я за винтовку. Отгоним мамонтовцев — опять варить. Можешь себе представить, Степан Тимофеевич, так сырьем и доел того гуся.
— Это кожух, — говорил Гранкин, — сюда наливается вода для охлаждения пулеметного ствола. Вникай, ты малый шустрый. Понаберешься — вторым номером приму. А давно ли мы со Степаном тебя нянчили? Помню, ходили в подпасках. Разгоним в жару скотину, Ильинишна и засадит нас возле крикуна, чтобы самой поработать. Кричал ты, Николка, здорово. К голоду привыкал с трудом.
— Зато сейчас дубинкой слезу не выбьешь, — возразил мальчуган.
— Помучил ты нас! Купаться, правда, мы бегали. Привяжем тебя веревкой за ногу к раките — и на пруд. А вот с криком не было сладу. И кувыркались-то перед тобой и на головах ходили — ничего не помотало. Тогда изобрели способ… На колодце висела бадья. Посадили в нее малыша, точно в гнездышко, давай опускать и подымать. Затих плакса… благодать! Но в это время увидал нашу забаву Федор Огрехов. «Что вы делаете, разбойники!» — Мы с испугу бросились врассыпную, а бадья понеслась вниз — на верную твою гибель. Уж и не знаю, как удалось, Огрехову ее перехватить…
Близкий залп смахнул людей, будто метлой, в окопы. Один плотник в разорванной рубахе остался на бруствере.
— Дядя! — позвал Николка. Плотник не пошевелился. Он был мертв.
Из садов густо и шумно валила толпа мятежников.
— Приготовиться! — передал Степан по цепи и сам лег за пулемет.
Он слышал, как рядом Настя снимала с гранаты предохранительное кольцо.
— Нагни голову. Одной пулей двоих убьет, — сказал Степан.
И смутился. Впервые, совершенно неожиданно, он заговорил о ребенке, которого боялся и жалел… Настя поняла его, крепче сжала губы.
Степан, не оборачиваясь, отыскал ее теплую руку.
— Ничего… справимся с богатеями — поедем Настя, учиться!
— А ребенок?
Вопрос прозвучал слабо и неуверенно. Степан молча следил за передвижением врага.
— Ребенок! — повторил он укоризненно. — Да разве это помеха? У меня, может, у самого трое.
— Ох, батюшки! Правда?
Настя испуганно отстранилась. Она и не подумала о таком… Жила, маялась, а у него есть другая!
— Огонь!
Пулеметная дробь, винтовочная пальба, взрывы гранат слились в сплошном грохоте и треске. Усилилась стрельба у вокзала, на Сергиевской горе. Раскатилось «ура».
Степан откинул со лба волосы, оглянулся. Широко открытые глаза Насти смотрели в надвигающуюся ночь, полные грусти и решимости.
Глава сорок девятая
