Мрачно, сиротливо выглядело опустевшее здание исполкома. В разбитые пулями окна воровато вползал рассвет.
Только в кабинете председателя было людно. Октябрев созвал начальников боевых участков, чтобы ознакомить с полученной директивой центра.
Голоса собравшихся звучали негромко. Люди хмуро и недоверчиво косились на дверь, словно в коридоре могла притаиться вражеская засада.
Степан вошел последним. Он рассматривал от порога напряженные, скрывавшие волнение лица товарищей, марлевые повязки на свежих ранах и оружие, которое сжимали закопченные порохом руки. Продкомиссар Долгих, в белой форменке черноморца, слегка придерживал забинтованную голову, будто опасался ее уронить. Кроме Сафонова с простреленной ногой, опустившегося на скрипучий стул, все продолжали стоять.
Октябрев, разбирая телеграфную ленту, прикидывал что-то в уме. Он лучше других знал критическое положение города и уезда. Тяжело было ему видеть отсутствие верных друзей, что шли с ним плечо к плечу через преграды. Не стало Иванникова, погибли доктор Маслов и военком Быстров, не вернулся с Ярмарочного поля Селитрин.
А сколько полегло рядовых бойцов! Мятежники расчленили осажденный гарнизон, изолировали очаги сопротивления. Но красноармейцы, рабочие, деревенская беднота упорно дрались за каждый дом, за каждый выступ на мостовой. Раненые не покидали строя. С минуты на минуту ждали помощи о/ соседних городов.
— Товарищи, — Октябрев обвел совещание твердым взглядом, — послушайте телеграмму из Москвы.
Он прочел:
«Необходимо соединить беспощадное подавление кулацкого левоэсерского восстания с конфискацией всего хлеба у кулаков и с образцовой очисткой излишков хлеба полностью с раздачей бедноте части хлеба даром. Телеграфируйте исполнение.
Предсовнаркома Ленин».
В тишину кабинета врывались звуки перестрелки, то замирающе-далекой, то невероятно близкой, почти у самого подъезда. Четко отбивая такт, загремел на крыше соседнего дома пулемет. Пуля угодила в уцелевшую фрамугу, сделав стекло причудливо-лучистым.
Степан вспомнил Большой театр столицы, трибуну Всероссийского съезда Советов и живого, энергичного Ильича… Вот этот простой и великий в своей мудрости человек смотрит сейчас сюда, на пылающий край. Он переживает вместе с народом боль утрат, нужду и голод — он не оставит его в беде!
— Из Орла вышел бронепоезд, — как бы отвечая Степану, заговорил Октябрев. — На помощь к нам спешит рабочий Железный полк. Но кулаки во многих местах разобрали путь и перерезали телеграфные провода. Они распространяют лживые слухи о падении города, чтобы запугать села, не примкнувшие к восстанию. Они хотяи выиграть время, пока с Украины придут немецкие оккупанты. Необходимо послать навстречу бронепоезду и для связи с уездом надежного товарища. Ленинская директива должна быть выполнена точно..
Наступила тишина. Люди стояли, обдумывая предложение.
— Пошлите меня, — выступил Долгих и даже на минуту перестал поддерживать раненую голову.
Ему не ответили. Только Сафонов сердито заскрипел стулом. Долгих обиженно прислонился к печке.
«Дернуло же меня назваться, — негодовал на себя продкомиссар, — могут подумать, что струсил. Небось каждому хочется выскочить из этой мышеловки».
Степан взглянул на Долгих и бессознательно отошел за спины товарищей. Но тотчас услышал свое имя, произнесенное кем-то вполголоса. Усталые, не смыкавшиеся за ночь глаза присутствующих повернулиськ нему.
— Могу тебе посоветовать одно, — тихо сказал комбедчику Сафонов, — пробирайся через вокзал, мимо нашего депо. Так-то вернее.
Лицо его исказилось болью. Он посмотрел на простреленную ногу и умолк.
— В добрый час. За склад не беспокойся, — дружески кивнул Октябрев. — Там у нас крепко.
Люди без предупреждения заторопились к выходу. На заставах: усиливалась пальба. Враг начинал всеобщую атаку.
Сменив серую куртку на мужицкий пиджак, расчесав отросшую бороду, Степан шагал к вокзалу. Он перелез через кладбищенскую ограду, прячась за памятники и кресты, миновал фронтовую полосу и очутился за го родом.
Все ужасы ночи остались позади. В чистом утреннем воздухе хлопали крыльями вспугнутые перепела, ныряя по густому просу. Парным молоком белела поздно отцветающая гречиха. Сверкали рельсы убегающей вдаль железной дороги. Земля отдохнула за ночь от вчерашнего зноя и лежала упругая, теплая, в легком пару.
Степан быстро шел вдоль насыпи. Чем-то освежающим повеяло на него с родных полей. Хотелось взять Косу и валить ряд за рядом высокую, обрызганную росой траву.
Вдруг он живо представил себе окопы, свист пуль и Настю, тихую и строгую, с карабином в руке. Не верилось, что жизнь, которую Степан любил, могла быть такой жестокой и страшной.
Размышляя, он даже не обратил внимания на группу мужиков, показавшуюся из-за бугра. Мужики шли, балагуря, как ходят обычно поправлять общественную плотину или размытую дорогу: с лопатами, топорами, вилами на плечах.
Степан, поравнявшись, снял картуз, и некоторые из встречных ответили тем же приветствием. Один, что шагал впереди, в нагольном полушубке нараспашку, крикнул: — Из города? Коммунистов не кончили еще?
— Слободской, — ответил Степан, догадавшись, куда и зачем направлялись люди.
Он невольно окинул взглядом ровное поле, где не скроешься от опасности. Мужики прошли мимо… Только передний в нагольном полушубке остановился и спросил подозрительно:
— Слышь, тово-этово… Покажь документ!
— Документ? — рассмеялся, Степан, убыстряя шаг. — Какие тебе, старый хрен, документы? Вон моя изба, в Стрелецкой слободе! Поди, сверься!
Тогда остановились и другие. Они сразу заспорили, размахивая руками.
— Постой-ка! Погоди!
Степан услышал позади топот догонявших ног. Втянул полную грудь утренней прохлады и побежал с необыкновенной легкостью и быстротой. В ушах отзывался лишь стук собственной крови.
Но, оглянувшись, Степан увидел настигавшего его мужика в нагольном полушубке, с вилами наперевес. Перед глазами промелькнули убийства Быстрова, Селитрина, доктора Маслова… Ноги вдруг налились свинцовой тяжестью. Скорость бега замедлялась с каждой минутой.
Мужик был почти рядом. Что-то коснулось спины Степана, — быть может, концы неуклюжих вил…
Степан рванул из кармана наган и увернулся от просвистевшего над головой металла.
— Пантюха, не упусти! — орали вслед. — Кажись, жердевский комбедчик! Нижи вилами-то! Не махай, а нижи, чертов прасол!
Степан бежал из последних сил. Почти не поворачиваясь, выстрелил — и тут же услышал, как догонявший шлепнулся на землю.
Выскочив на бугор, Степан оглянулся. Мужики стояли возле свернувшегося в траве человека. Кто-то из них с запозданием грохнул из обреза. Пуля запела высоко над бугром.
— Вот вам и Пантюха! — усмехнулся Степан, направляясь к селу Кирики.
Теперь он шел с опаской, рассматривая издалека кириковские избы, стараясь угадать по малейшим признакам, что там творится, но на улице никого не было. Даже дети не показывались. Утреннее солнце ярко плавилось на железных крышах богатых домов.
