/смещение — в освещенное костром пространство вбегает бледный запыхавшийся человек/
Звонарь был в смятении от всего случившегося. Настороженным взглядом он следил за привалившимся к парапету Богом.
Северо-Западная вздрагивала в огнях и криках, везде сражались и умирали. Отсюда, с колокольни, можно было видеть, что то же самое творится в Северо-Восточной.
Неожиданно Ув-Дайгрэйс пошевелился. Как будто услышал или почувствовал что-то очень важное. Звонарь подошел к нему, чтобы исполнить пожелание Бога, если таковое появится.
— Я сам, — тихо сказал тот. И иронически хмыкнул: — Не нужно меня стеречь. Вряд ли кому-нибудь удастся навредить мне. — Напрягшись, Бог Войны встал и выглянул в бойницу. — Видишь? — спросил он у звонаря, показывая куда-то вдаль.
Звонарь посмотрел: там двигались огни, много огней.
— Хумины? — чувствуя разливающийся в груди холодок, прошептал он.
— Ничего, ровным счетом ничего не зависит теперь от Богов, — пробормотал Ув-Дайгрэйс, глядя в темноту. Похоже, он даже не расслышал вопроса. — Ну вот, мы знатно повоевали, всколыхнув дырявую ткань реальности, а все равно последнее слово остается за людьми.
— Это хумины?! — срываясь на крик, снова спросил звонарь.
Бог Войны удивленно посмотрел на него:
— Нет. Не хумины.
/смещение — сломанный в бою клинок/
Когда Обхад опять пришел в себя, уже светало. Он лежал на носилках, брошенных на землю; вокруг валялись обломки камней. Руки и лоб оказались выпачканы в чем-то вязком. Пригляделся — кровь. Правда, ничего страшного, так — более-менее глубокие царапины.
Неподалеку горел костер. Почему-то тысячника не придвинули к теплу, и теперь Обхада колотила мелкая дрожь. Приподнявшись на локтях, он огляделся: никого. Только, затухая, слабеет оранжевое пламя.
Тысячник пополз к огню. С запозданием понял, что видит перед собой не обычный костер. Впрочем, какая разница? Погребальный так погребальный.
Он добрался наконец до пламени и лег, лицом вверх — смотреть в потихоньку светлеющее небо. Судя по всему, день обещал быть ясным, погожим.
Проснулись и застрекотали в траве кузнечики, зашуршала ящерка. Обхад лежал и ждал неизвестно кого и чего. А может, просто лежал. В последнее время ему редко удавалось поглядеть в небо. А вот в детстве любил. Жевал горьковатые травинки, наблюдал за птицами, отгадывал, каким зверем прикидывается облако. Мечтал. О долге, о чести, о подвиге. О глупости всякой. Жить вот только недавно научился, только недавно понял, что и долг, и честь — всего лишь неотъемлемая часть остальной жизни: без них — никак, но и с ними одними долго не протянешь.
Ветер переменился, в сторону тысячника потянуло едким дымом. Он привстал, чтобы отползти, и заметил идущих к нему людей.
— Ну что там? — спросил жадно, стоило им приблизиться. Ха-Кынг присел рядом:
— Прости, что оставили тебя. Но отца убило камнем, мы прощались; а потом необходима была наша помощь в Крина. Хумины отступили.
— А теперь рассказывай по порядку, — велел Обхад.
И все то время, пока его укладывали на носилки и несли к поселку, тысячник слушал.
…Когда хумины прорвались по подземным коридорам, большая часть защитников башен оттянулась к нижним ярусам. Но это был лишь отвлекающий маневр со стороны южан. На самом-то деле они готовились к штурму Северных снаружи. Чем и занялись, как только решили, что времени прошло достаточно и гарнизоны отвлеклись на нижние этажи.
По приставным лестницам им удалось проникнуть в Северные. Но в это время обе стороны увидели неизвестное войско, которое спешным порядком двигалось к ущелью с севера. Хумины раньше, ашэдгунцы — позднее поняли, что это пришла подмога из Гардгэна; Армахог сумел собрать войско и рискнул атаковать Крина вопреки прежним планам.
Некоторое время южане еще держались, но потом поддались панике (не последнюю роль в этом сыграло и развоплощение Берегущего). Тем отрядам, что проникли в Северные по коридорам, наступали на пятки воины Армахога, посланные им в тоннели. Хуминов на нижних этажах легко перебили и вплотную занялись штурмующими. Сбросив южан с лестниц, ашэдгунцы сами же и воспользовались ими, чтобы оказаться в ущелье. Зажатые с трех сторон, хумины пытались бежать. Но вовремя подоспевшие с юга горцы заперли врага в Крина; спастись удалось немногим. Хуминдар теперь ничем не мог угрожать своему северному соседу.
— Как-то даже не верится, что все это правда, — заметил Обхад, когда Ха-Кынг закончил свой рассказ. — Просто невероятно!
— Гораздо более невероятно то, что ты выжил, — хмыкнул ятру. — Предпочитаешь, чтобы тебя отдали твоим соплеменникам, или будешь долечиваться у нас?
— Уж отдайте, пожалуйста, — слабо улыбнулся тысячник. — Небось волноваться будут.
— Хорошо. Я пошлю людей, они предупредят Пресветлого, — пообещал горец.
— Погоди, — остановил его Обхад. Он наконец-таки решился. — Скажи, это ты тот самый Ха-Кынг, который лет этак двадцать пять назад смеялся над одним солдатиком из гарнизона? Он пришел сюда в полнолуние и… ну…
— Боюсь, что нет. — пожал плечами ятру. — Извини. Я родился и долгое время жил на южной стороне, за Анг-Силибом. И сюда перебрался около десяти лет назад. А что?
— Да нет, ничего. — Тысячник улыбнулся. — Так, вспомнилось.
/смещение — блеск росы на замшелых камнях башенной стены: хрустально-алые капли/
До рассвета Талигхилл дремал, сидя у захваченной катапульты и укрывшись плащом. Рядом бдел неусыпный Храррип.
Солнце наконец подползло к небу и выдвинулось из-за горизонта алым краешком. Сквозь дрему Пресветлый услышал, как кто-то подошел к ним. Насторожился, а потом успокоился телохранитель.
— Вставайте, пора, — сказали сверху. Он неохотно разлепил веки и с недоверием уставился на знакомую фигуру.
— Пожалуй, я покину вас, правитель, — сообщил Ув-Дайгрэйс. — В ближайшее время храму придется подыскивать себе нового верховного жреца.
Талигхилл непонимающе кивнул.
— Не знаю, скажут ли вам это, — продолжал Бог Войны, — но сегодня ночью вы вели себя очень смело. Хотя лично я, будь у меня на то желание, как следует надрал бы вам уши.
Пресветлый поперхнулся и удивленно посмотрел на Ув-Дайгрэйса.
— Нет, вам не послышалось, — подтвердил тот. — Надрал бы уши. Вы вели себя великолепно — как воин, но совершенно бездумно как правитель. Да, разумеется, если бы вы не спустились вниз, показывая тем самым пример для подражания, битва могла бы пойти по-другому. Вы переломили ход сражения. Однако же при этом рисковали своей жизнью, а она уже давно не принадлежит вам, Пресветлый. Она принадлежит Ашэдгуну, и на будущее уж озаботьтесь тем, чтобы не обворовывать собственный народ.
— Спасибо, — невпопад сказал Талигхилл.
— Не за что, — покачав головой, ответил Ув-Дайгрэйс. — Я же все-таки Бог, защищать своих верующих — моя прямая обязанность.
— Ну, я — то не верующий, — с горечью произнес правитель. — Скажите, Тиелиг… то есть…
— Можете звать меня этим именем, если вам так проще, — пожалплечами Бог Войны. — В конце концов, какая разница? Если вам угодно бежать от действительности — на здоровье. Что же касается всего остального… Да, вы не верующий. И по-видимому, никогда им не станете. Мы, Боги, не подходим вам, правитель, мы недостаточно человечны по вашим меркам. — Он развел руками: — Увы, что поделать? Но я защищал Ашэдгун, а не лично вас, так что не переживайте — все в порядке. Вы почти ничего не должны мне. Разве что… Уничтожьте махтас.
— Но почему?
Губы Бога Войны скривила ироническая усмешка.
