солоноватой ледяной водой (грунтовая вода – из пятнадцатиметровой скважины качают), поорали от души – и опять за стол.
Только уселись – в холл впорхнула стайка облаченных в одни простынки юных нимф азиатского происхождения – три так себе, на подхвате, а две – очень даже ню, можно в кино показывать.
– Вот даже как! – плотоядно вскричал Тимофей Христофорович, потирая ручищи в предвкушении дальнейших безобразий порнографического характера. – Девчата – вы к нам?
– К вам, к вам! – Особо сочная нимфетка с размаху присела на колени предкомиссии и цапнула со стола его рюмку. – Вы археологи?
– Они самые. – Кириллов, колени которого оседлала другая фея, протянул руку и, покопавшись в своем пакете, проверил, на месте ли заботливо припасенная безразмерная «гармошка» презервативов. – Знаете, иногда так тянет взять лопатку да и поковыряться где-нибудь…
…Стол, накрытый для гостя, был под стать баньке: бесхитростный, но добротный и для здоровья полезный. Кислые щи, вареная баранина, балык астраханский, картошка рассыпчатая разварная, капуста квашеная с резаным луком, сдобренная постным маслом, свежий ржаной каравай утренней выпечки и, конечно, русская хлебная своей выгонки. Как же без водки: с дороги да после баньки?
Андрей Иванович, крепко попарившись и плотно покушав, устатку не поддался и отдыхать не завалился: обосновавшись с писарем в атаманской гостевой, приступил к опросу личного состава заставы.
Начал с должностных лиц: посадив писаря делать пометки в важных местах, прежде крепко выспросил самого полковника, затем есаула, старшину, десятских и напоследок – двух кашеваров, что числились по должности как войсковые ефрейторы. Затем велел подать список реестра и, выгнав писаря за дверь, принялся тыкать пальцем наобум, чтоб вызывали к нему простой служилый люд – для конфиденциальных бесед.
Демьяна Пузо ткнул шестым – надоело слушать одно и то же, да и достаточно вроде бы соблюл все предосторожности, дабы лазутчика не подвести. Беседовал не долее других, чтоб подозрения не было, но узнал поболее – лазутчик готовился, сам, без лишнего спросу изложил все нужные сведения.
– Ценный ты для нашей службы агент, – от души похвалил сенатор, подавая Демьяну кисет с десятью ефимками[40] (целое состояние для простого служаки!). – На, как временный знак милости нашей. Ужо дома будешь, за все сполна рассчитаемся. Андрюшку Кривого не жалко ль было?
– Как не жалко, батюшка? – печально вздохнул Демьян. – Все живой человек, не скотина какая… Так то ж во службу, не так просто… он и служивый на то, штоб, значит, на службе живот положить…
– Смекалист ты, – похвалил Ушаков. – Грехи отмолишь, ништо… Деньгу поопасайся казать людям. Ну, ежели вдруг ненароком спознает кто да спрашивать станет, скажешь: дом на слободке продал, мол…
Выпроводив лазутчика, Андрей Иванович крикнул, чтоб притащили бутылку с кислыми щами, взял писаревы опросные пометки да и прилег подумать – переварить, что наговорили служивые людишки. Ежели все вместе собрать да разложить по порядку, до того интересная картина получается – аж жуть берет!
Едва успел полбутылки щец высосать да начать думать, как потревожил гвардии лейтенант Егор Кудрин: от царицы делегация пожаловала – в гости зовет.
– Велика честь, – ухмыльнулся Ушаков. – Какого-то лейтенанта – царица… Сходи, раз зовет. Говорят, она красавица – гляди, может, глянешься. Бабенка нонче одинокая, праздная…
Оказалось, что зовут вовсе не лейтенанта. Посланцы царицы передали, что просят в гости именно сенатора, Андрея Ивановича Ушакова.
– Как прознала? – не на шутку удивился Андрей Иванович. – Дозорные калмыки, что с обозом шли? Так в лицо не знают, имя не называлось всю дорогу… То ли сболтнул кто из гвардейцев ненароком? Ай, чертовы дети! Ужо вернемся – шкуру со всех спущу!
Присутствовавший Кудрин вмиг позеленел ликом: сказанное сладким голосом запросто могло оказаться не только лишь сочным словцом. Ежели страшный старик не забудет да по прибытии дознание проведет, в ходе которого выявится, что кто-то из подначальных лейтенанту гвардейцев сболтнул лишнее в дороге… Черт с ней, со шкурой болтуна, – но ведь шкура-то ему подчинена, Кудрину! Эх и несладко придется Егорке!
– Ладно, вели лошадей подавать, – распорядился Ушаков. – Сундук раскрой, достань соболей – поднесем. Писаря загони на вышку – пускай высмотрит все как следует, да к вечеру схему Ставки чтоб нарисовал. Выбери десяток для почету, одень почище, сам прихорошись – к царице, чай, едете, не к дружкам в слободу…
Пока гуляли верхами через Ставку, Андрей Иванович еще раз осмотрелся – уже основательнее. Первое впечатление подтвердилось: неладно было что-то в государстве степном. Тихо, безлюдно, серо, стыло… ни тебе детского смеха, ни веселых сборищ праздной знати – как будто попали в выморочный град. Только ханские гвардейцы вольно шатаются промеж юрт да трупы казненных стынут на ветру…
– Хоть бы прибрали, что ли, – сплюнул Ушаков. – Кого пугать-то? Все свои, и так знают, почем фунт лиха…
Огромный ханский шатер, окруженный точными своими копиями гораздо меньших размеров, поражал роскошью и праздничным великолепием, особенно бросавшимся в глаза на фоне серой убогости войлочных жилищ челяди и воинов. Парча, бархат, шитые золотом занавески, шелковые портьеры, делившие шатер на залы, обилие персидских ковров, колченогой турецкой утвари для сидения и лежания, стеллажи и этажерки с красивыми побрякушками, крытые черным муаром зеркала – до сорока девяти дней печаль по безвременно почившему хану…
Внутри шатра, несмотря на огромную площадь, было жарко и чудно ароматно: дымом не пахло. Челядинцы грели на улице медные котлы, наполненные булыгами, наскоро отскребали сажу и таскали поочередно в ханские апартаменты, чтоб царица с маленьким ханом не мерзли. Повсюду тлели благовония, насыщавшие парадную залу сладкими ароматами Востока, где-то за занавеской нежно играла лютня, под бархатными сводами порхали разноцветные попугайчики, невозбранно гадившие на ковры и безбоязненно садившиеся на головы придворных красавиц, ткавших бисером.
– Спасибо, Андрей Иваныч, – попросту поблагодарила царица, приняв поднесенных соболей и выслушав длинное приветственное славословие сенатора. – Почто сразу не сказался, как прибыл?
– Не хотел беспокоить тебя, о прекраснейшая из прекрасных, – от души польстил Андрей Иванович – не достигшая тридцатилетия женщина и в самом деле была удивительно хороша собой: сердце любого мужчины, чей взор посмел коснуться Джан, пускалось галопом, подобно породистому ахалтекинцу. Одно слово – черкешенка! – Я по делам государевым, которы тебе скушны и неинтересны. Решил бы их с твоими чиновниками, тебя не обременяя…
– Ничего, нам все интересно. Прости, хан отдыхает… Так что придется тебе со старой девой о делах говорить – не взыщи…
Царица двумя мановениями прелестной ручки распорядилась: все лишние тотчас же убрались вон, а две пожилые горянки, закутанные с ног до головы в черные одежды, притащили широкий низенький дастархан с разнообразными засахаренными фруктами и отдельно накрыли кофейный столик (после турецкого похода хан ввел при дворе обычай кофепития – пока что никто переиначивать не посмел, рано).
«Правильно сказывали доносчики, – оценил поведение вдовы Андрей Иванович. – Красива, хитра, упорна, коварна – все при ней. Когда с гор привезли, только по-своему говорила. Одиннадцать лет прошло – по перинам не валялась, царствовать готовилась упорно. Теперь по-русски глаголит без акцента, да так складно, что дьяку впору, говорят, калмыцкий так же хорошо знает, монгольские и тюркские письмена разбирает, грамоте разумеет и книги без разбору чтет, а которые и на немецком…
Дала понять, что хан – кукла, всеми делами управляет она лично… Зачем же, красавица, людишек-то губишь без разбору? Почто бесчинствуешь со своим же народом, которым править тебе до того, как сын повзрослеет или как иначе Судьба не вмешается?»
– Многие вдову обидеть хотят, норов свой показывают, – словно угадав мысли гостя, сказала ханша. – Покуда Рандул в возраст войдет, хлебнем мы горячего… Не думай, что кровожадна да злобна, аки зверь: то государственная необходимость. Думаешь, самой любо воров казни предавать? Да мы бы с легкой душой песни пели, шитьем занимались да другим каким женским забавам предавались… Сразу, как хан преставился, зашевелились, полезли, стали на прочность пробовать…
