сказал:
– Ну смотри, суслик. Будешь глупить – здоровье тебе больше не понадобится. Усек?
– Усек, – с готовностью кивнул Юдин.
Дашкевич усмехнулся:
– Молодец. Слыхал уже, что обо мне базарят?
– Нет, – покачал тощей головой Юдин. – Знаю только, что ты в бегах.
– От кого телега? – подозрительно спросил Дашкевич.
– От Дубинина. Он звонил мне, сказал, чтобы я был поосторожней и чтобы держал язык за зубами.
Дашкевич усмехнулся:
– Хороший совет. Не был бы я таким дураком, не бегал бы сейчас по Москве, высунув язык, как та жучка.
– А что с тобой случилось? – робко поинтересовался Юдин, решивший проявить участие и тем самым втереться в доверие к бандиту.
– Базарил много, – просто ответил Дашкевич. – Вот и решил мне босс язык подкоротить. Со всех сторон меня обложил. Теперь ни бабла, ни хазы – хоть подыхай. Да еще менты на хвосте висят.
– Менты? – насторожился Юдин. – А про ментов откуда знаешь?
– Сам видел. – Дашкевич цыкнул губой. – Пасли они меня возле дома. Кое-как ушел. Не знаю теперь, кого больше бояться – ментов или босса.
Дашкевич вновь усмехнулся своей неприятной звериной усмешкой.
– Подожди... – тихо, с замирающим от нехороших предчувствий сердцем проговорил Юдин. – Это что же? Выходит, менты обо всем знают?
Дашкевич нахмурил лоб, покачал головой и очень серьезно ответил:
– Вряд ли. Откуда им знать? Догадываются – это да. Но одними догадками клиента не обложишь – не та контора. Тут доказательства нужны. Или чтобы какой-нибудь суслик стуканул. Но суслики-стукачи долго не живут, это любому пионеру известно. Да?
Дашкевич хрипло хохотнул, и Юдин, услышав этот зловещий смешок, чуть не умер от ужаса.
– Да не менжуйся ты, суслик, – «успокоил» его Дашкевич. – Прорвемся как-нибудь. Мне бы только денег с децл раздобыть. Смоюсь из Москвы, залягу где-нибудь в Мухосранске на год-другой. Отлежусь, глядишь, и забудет обо мне босс. – Дашкевич почесал ножом лоб и добавил, чуть повысив голос, с напускной веселостью: – А может, и не будет его к тому времени, босса-то! Работа у него опасная, на такой долго не живут. И будем мы с тобой, суслик, свободны, как в трусах пятьдесят шестого размера.
Однако обещание грядущей свободы не слишком-то обрадовало Юдина. Тем более его насторожило желание Дашкевича «раздобыть денег». Юдин чувствовал, что этим разговор с бандитом не ограничится, и мрачные предчувствия его не обманули.
– Слышь, суслик, – вновь обратился к нему Дашкевич. – У тебя ведь лавандоса, поди, много, а?
– Откуда? – прогнусавил Юдин. – Думаешь, Канунникова много мне платила?
Нож вновь оказался возле горла Юдина.
– Ты мне тут кончай байду сливать, – строго сказал Дашкевич. – Я знаю, что за твою депутатскую суку тебе хороший куш отвалился. Иначе бы ты ее нам не сдал. Сколько тебе заплатил Дубинин?
– Немного, – чуть не плача, проблеял Юдин. – Честное слово, немного.
– Сколько? – сухо повторил свой вопрос Дашкевич.
Юдин прикинул в уме, какую сумму можно назвать, чтобы бандит поверил, и сказал:
– Три тысячи грина.
Дашкевич отрывисто и хрипло рассмеялся.
– Так я тебе и поверил, – сказал он. – Да за такой мизер ты бы и мать родную не сдал. А за депутатшу ты получил десять косарей – не меньше. Угадал я, а?
Мысли проносились в голове Юдина с лихорадочной быстротой. С одной стороны, отпираться было опасно, тем более что бандит был совсем недалек от истины, ибо получил Юдин даже не десять, а двадцать тысяч долларов. С другой – засвечивать большую сумму Юдину не хотелось, он по собственному опыту знал, как заводятся бандюганы от цифр. Если выражаться поэтически – их алчность подобна тлеющему огню, который от произнесенной вслух суммы раздувается в могучее пламя, испепеляющее все вокруг.
И Юдин решил продолжать юлить – на свой страх и риск.
– Откуда, Дашко? – взмолился Юдин. – Я таких денег в глаза-то никогда не видал!
– И не увидишь, если будешь и дальше эту телегу прогонять, – свирепо процедил сквозь зубы Дашкевич. – Нечем будет смотреть, понял? Потому что глаза я тебе вырежу. Мне терять нечего – ты знаешь. Я тебе сейчас башку отрежу и сожру ее сырой, а потом уйду, и ищи-свищи меня. Так что заводи свою колымагу и поехали.
– Куда поехали? – не понял Юдин.
– Туда, где ты прячешь лавэ. Не боись, баклан, много я не возьму. Десять косарей – мне, остальные – тебе. Не нищим же тебя, в натуре, оставлять.
Он вновь засмеялся, и этот гортанный смех отозвался в душе Юдина, подобно тревожному набату, который предвещает скорую погибель. Но деваться было некуда, и Юдин скрепя сердце завел машину.
7
Александр Борисович Турецкий и Вячеслав Иванович Грязнов выглядели уставшими. Однако, несмотря на некоторую бледность, лица их сияли. А после второй рюмки коньяку и бледность прошла.
Полчаса назад закончился следственный эксперимент в квартире Канунниковой с привлечением экспертов-криминалистов. А самому тому акту предшествовал повторный, и на этот раз весьма и весьма тщательный, осмотр места происшествия.
Заключение экспертов еще не было готово, однако кое-какие выводы сделать было можно. И выводы эти отнюдь не подтверждали официальную версию о двойном самоубийстве Канунниковой и Каматозова.
Совершенно очевидно, что стреляли в супругов с разных точек помещения. Более того, выстрел в Канунникову (и эксперты это подтвердили в своем предварительном заключении) был произведен с порядочного расстояния, никак не меньше двух метров. Предположительно от двери комнаты. Это давало Грязнову основание утверждать, что Каматозов – если бы он действительно стрелял в свою жену по ее просьбе – вряд ли стал бы так рисковать. Он бы действовал наверняка.
– Во-первых, он стрелял бы в упор, – излагал свои мысли Вячеслав Иванович. – Чтобы, не дай бог, не промахнуться и не заставить жену мучиться. А во-вторых... – Грязнов тяжело вздохнул и закончил фразу, сильно понизив голос: – Он бы не захотел видеть глаза жены и стрелял бы в затылок. Как тебе такая логика?
– Да вроде срабатывает, – согласился Турецкий. – Добавь к этому слова эксперта о росте человека, который стрелял в Канунникову. Он был не ниже метра восьмидесяти, а Каматозов...
– А Каматозов едва дотягивал до метра семидесяти, – закончил за него Грязнов. – Давай-ка, Саня, пропустим еще по рюмашке, а то у меня от всей этой канители в горле пересохло.
Вячеслав Иванович взял со стола бутылку и разлил коньяк по приземистым, пузатым бокалам. Возле столика, за которым сидели сыщики, нарисовался официант и спросил вежливым до подобострастия голосом:
– Что-нибудь еще?
Грязнов вопросительно посмотрел на Турецкого, тот покачал головой.
– Давайте-ка нам еще один лимончик, – сказал официанту Вячеслав Иванович. – Ну и немного мясной нарезочки.
Официант кивнул и растворился в воздухе. Грязнов взял свой бокал, слегка взболтнул его, внимательно посмотрел на переливающуюся коричневую жидкость, втянул носом ее аромат, улыбнулся и сказал:
– Давай, Саня, за то, чтоб мерзости на свете было поменьше.
– Хорошо бы, – отозвался Турецкий, поднимая свой бокал.
К тому времени, когда официант поставил на стол блюдце с тонкими пластиками лимона и тарелку с мясной нарезкой, друзья успели разлить еще по одной, а также обсудить некоторые процедурные вопросы, касающиеся дела Канунниковой.
