номера сутки напролет. Когда в мини-баре не оставалось больше пива, я снимал телефонную трубку у изголовья кровати и нажимал на цифру 8.
– Возьмите, это вам.
Я засовывал два доллара в руку портье. Нью-Йорк – это город, где ты только и делаешь, что раздаешь купюры: чтобы пописать, выйти из такси, перешагнуть порог. Я дошел до того, что не решался вернуться в отель, не наменяв мелочи в газетном киоске или в
В течение дня я уходил и приходил. Я не сидел на месте. Языковой барьер усиливал мою растерянность. Как вы могли заметить, мой английский всегда был очень даже средненьким. В ресторане я наугад тыкал пальцем в меню или указывал на тарелку на соседнем столе. У японцев я выходил из положения с помощью номеров. А что мне еще было делать? Иначе пришлось бы питаться гамбургерами из «Макдоналдса» на Бродвее. Когда официант обращался ко мне, я кивал с понимающим видом. Последствия: он приносил белое игристое вместо заказанного шардоннэ, потчевал меня салатом из красной капусты, вызывавшей у меня тошноту.
Я пил, как никогда прежде, совсем один, безо всякого повода. Ни малейшего удовольствия. Выпивка помогала мне держаться. Рекомендую этот метод всем, кого бросили. Печень – орган гораздо крепче сердца. Я влил в себя многие литры за эти несколько недель. Мне не удавалось захмелеть. Я был непрерывно возбужден. И это не было неприятно. Хотелось бороться.
Я вошел в какой-то бар, залитый светом, точно операционная. Все были в солнечных очках. Бармен не знал, что такое джин-физз. Пришлось довольствоваться джин-тоником. Вы здесь говорите джин-и-тоник. Как вам будет угодно. Считаете себя жандармом человечества и даже не знаете, как приготовить «джин- физз». Я пошатывался перед писсуаром в подвале. В раковине таяли кусочки льда. На фаянсе прилипший черный волос изображал безупречную букву «S». Я застегнул ширинку, из лени не обращая внимания на верхнюю пуговицу. Кроме шлюхи, жаждущей сделать мне минет, никто ничего не заметит. Я не брился с самого приезда. Мой подбородок стал колючим.
Вот он я, у стойки указываю на краны бочкового пива. Я из тех, кто не различает
– Что вы делаете в Нью-Йорке?
– Приехал убить одного человека.
Она решила, что я шучу. Люди никогда не верят, если вы говорите серьезно. Надо было прихватить с собой пушку. Тогда бы она увидела, шучу ли я. Но в этом заведении на входе был металлодетектор, как в аэропортах. Чертов город. Ебаные придурки. Девушка из Бордо попыталась прикурить сигарету, потом передумала и бросила ее в свой едва початый стакан.
– В чем дело?
– Ни в чем. Я слушаю, что он говорит.
Она приходила каждый вечер. Травести звали Кристал – или Кристаль, с мягким «л». Мне даже не захотелось трахнуть эту француженку. Хотя она была ничего себе. Черные шлепанцы, изящные ножки, шелковая ярко-красная юбка, в меру расстегнутая блузка, джинсовая куртка и этот слегка изможденный вид, который так нравился мне в некоторых женщинах после десяти вечера. Но не днем. Разговор вертелся вокруг фильма, который она посмотрела в самолете, в своей последней поездке в Париж, официального бюллетеня «Ночей в стиле буги»,[85] сэндвич-бара в Бруклине, музыкального продюсера, который хотел на ней жениться, будучи при этом голубым, запаха рыжеволосых (она к ним не относилась), отеля на Сейшелах, члена Леонардо Ди Каприо, [86] подъемников в Пас-де-ла-Каса в Пиренеях,[87] цвета песка в Австралии, герпеса, Филиппа Джиана,[88] который больше не жил на набережной Шартрон, рекламной кампании, которую я провел для несуществующего продукта (и не только не был уволен из агентства, но приобрел всемирное признание), Натали Мёрчант,[89] Берлина (города, в котором полно немцев), «Кафе дель Map», вируса Эбола, скульптора, жившего в Сохо и дружившего с Филиппом Соллерсом3.
– Кто это?
– Один бордосец. Красивый свитер.
– «Гэп».
– Довожу до вашего сведения: у вас в Париже – точно такие же.
Она разглядывала меня с чрезмерным вниманием.
– И вы даже не собираетесь со мной флиртовать?
– Я не знаю, что значит флиртовать. Я не слышал этого слова со времен раннего Средневековья.
– Ну и сноб.
Официант поставил передо мной еще одну порцию «текила-санрайз», хотя я ничего не заказывал. Мне уже поднадоело болтать с француженкой. Она стреляла глазами по сторонам.
– Ждете кого-нибудь?
– Да, именно.
Ее рука двигалась у нее перед лицом. У нее была почти черная помада. Вот так повезло: проникнуть в один из самых закрытых клубов Манхэттена, чтобы наткнуться на эту чертову француженку, которая к тому же вкалывает на Бирже. Толпа становилась все теснее. Тела вдавливались друг в друга. Ночь была на исходе. На смену занудству травести пришла музыка. Из подвешенных к потолку прожекторов, казалось, валил дым. Обивка из узорчатого бархата должна была впитывать все запахи. Кроме табуретов у бара, сесть было не на что. Стаканы были из прозрачного пластика.
– Это из-за СПИДа, – сказала моя соседка. Я забыл ее имя. Клоэ? Стефани? Габриэль?
На ней не было лифчика. Когда она наклонялась, я видел кусок ее левой груди. Она оторвала фильтр от сигареты, прежде чем закурить. Это напомнило мне кого-то. Дым выходил из ее ноздрей двумя параллельными линиями. Пол под ногами был усеян блестками. Техно не слишком уж оглушительно. Снаружи была ночь, убийство, ложные клятвы. В Париже шесть утра. Я провел ладонью по лицу. Я так больше не мог. Фотовспышка осветила угол зала. Снимали знаменитость недели. Соотечественница уточнила, что этот человек получил право попасть на обложку престижного журнала. Здоровяк в черном костюме с трещащей рацией вынырнул из-за барной стойки. Его близнец в такой же одежде, но с наушником в ухе направился к лестнице. Француженка приняла мечтательный вид. Она думала о чем-то своем. Я чуть
