было не спросил, о чем. Мне было наплевать на ответ.
Люди выкрикивали имена. Спор был слишком шумным. Девушка оторвала половину ногтя зубами. Она и впрямь странная. Мне хотелось, чтобы она ушла. Вали отсюда, дура. В двадцать лет я говорил вот так о девчонках и не парился. Дура, лахудра, чмошница – за термином не приходилось лезть в карман. И эти термины никогда не были лестными. Возможно, они употребляли нечто подобное в наш адрес. Я чувствовал, как кровь густеет в моих венах. Я внезапно оказался как будто в огромной печи. Целая армия лилипутов долбила мой череп кирками.
– Тупая ослица.
– Что вы сказали?
– Какая тут улица?
– Западный Бродвей.
– А-а-а.
– Вы не знаете, где находитесь?
– Нет, теперь уже не совсем.
– Тогда вы настоящий нью-йоркец.
Что она говорила? Ее бормотание нельзя было разобрать. В ее улыбке были искренность и надежда. Я улыбнулся презрительно и устало. Взял ее руку и поцеловал. От такой смелости она хихикнула.
– Что у вас в рюкзаке?
– А, а? Все мои секреты.
– И все туда помещаются?
Рядом с нами чернокожий с бритым черепом и золотой цепью поверх фиолетовой водолазки пил калифорнийское шампанское. В динамиках взорвался голос Мадонны.[90] Я пытался привлечь внимание бармена. Дура из Бордо жестом показала, что достаточно. Извинившись, удалилась в туалет. Молния на ее рюкзачке была открыта ровно на треть, если я не ошибался в подсчетах. Я был весь мокрый от пота. Швы брюк терли мне ноги. Я попытался что-то сказать шмыгающей носом блондинке, но она лишь пожала плечами в ответ. Она глядела на меня, стиснув зубы. Даже под пытками невозможно было бы определить, это гримаса или улыбка. Уже действительно поздно. Мой язык начинал заплетаться. Я никого не знал. Мне начинало становиться скучно. Я знаю, вы в очередной раз скажете, что были в «Студио 54»[91] на дне рождения Бьянки Джаггер[92] и она приехала верхом на белой лошади. Довольно с меня ваших былых подвигов. Я чувствовал себя свободным и несчастным. Я бы так хотел быть здесь вместе с Мод. Я бы так хотел никогда не встречать вас.
Меня схватили за локоть. Девица из Бордо предлагала трахнуться.
– Где же?
– В сортире.
– Не думаю, что это хорошая идея.
– Я пошутила.
Она втянула через соломинку остатки из своего стакана. Взгляд ее удивительным образом вдруг сделался грустным. Глаза были чересчур широко расставлены. Я был в нерешительности.
– Вам следовало бы покончить с собой, – сказала она.
– Я уже умер.
Она потрепала меня по щеке.
– Где вы научились зарабатывать столько денег?
– Мои разводы. Отличная была тренировка. Но имейте в виду, я всегда сама платила за аборты.
Я глупо ухмыльнулся. Мысль о том, что мы с Мод не поженились, приносит мне мимолетное облегчение. Две двойняшки, одинаково одетые, танцевали вместе. Их груди ритмично тряслись, когда ноги приседали. Они умели танцевать. Они танцевали здорово. Даже если бы на них не были надеты одинаковые платья, их невозможно было бы различить. До знакомства с Мод я не имел ничего против перспективы перехватить любую подходящую девчонку, хотя бы для пробы. Эта блажь прошла. Речь больше не шла о верности – скорее о большой усталости. Я догадывался, что произойдет. Пальцы, пробирающиеся под одежду, раздвинутые ноги, язык, работающий сразу везде, тот же старый пыл. Большое спасибо.
Валери из Бордо порылась в рюкзачке и вытащила ванильный «Чупа-Чупс». Сняла обертку и засунула леденец в рот. На правой щеке образовалась шишка. Она была практически единственной, кто здесь улыбался. Клиенты кривили морды. Нарочно. Было бы вульгарно показывать, что тебе весело. Не знаю, зачем я вам все это говорю. Какое вам дело до нью-йоркских модных клубов? Через три месяца этот клуб закроют и заменят другим.
– Эй, меня зовут Стефани, а не Валери, – сказала девица из Бордо.
Она исчезла на танцполе. Вечер становился совсем уж необычным. Эта девица. Что я в ней нашел особенного? Я вышел и поднял руку, подзывая такси.
Горничная робко постучала в дверь. Я безапелляционно заорал:
Вдруг у меня появилась идея.
– Я тебя разбудил?
– Нет, – сказал я, переворачиваясь под одеялом.
Почему мы так часто врем, когда дело касается сна?
Я откинулся на спинку кровати. Это был Давид. Я оставил ему сообщение. Он фотограф, уже скоро десять лет как в Нью-Йорке.
Я купил новый «Жиллетт Мах 3». Ни одного пореза. Ни одной струйки крови на подбородке (подумать только, эти козлы отказались доверить нам свой бюджет). Я вспомнил, что мой отец пользовался только электрической бритвой. Дул на сеточку, и тысячи черных точек оседали на белой раковине. Чего это я вдруг подумал про отца? Я не видел его много недель. Все это время он, несомненно, был на своей вилле на Майорке со своей очередной дурой. Я принимаю душ, изучаю флакон шампуня одной норвежской марки (надо поговорить о ней с Борисом), вытираюсь махровым полотенцем, импортированным из Египта, сажусь напротив телевизора, настроенного на канал «VH1», на кожаный диванчик, расписанный одним французским декоратором (не тем, который реставрировал Елисейский дворец, другим). Ногти на ногах слишком длинные. Мод всегда напоминала мне вовремя стричь их. Кстати, для вас и только для вас, вот список вещей, которые Мод не переносит в мужчинах:
– когда они сморкаются в раковину,
– когда они не опускают сиденье унитаза,
– когда они кидают свои рубашки в грязное белье, не расстегнув пуговицы на воротнике и манжетах,
– когда они переключают без разрешения телеканалы.
Я приготовил себе шипучий витамин. Таблетка забавно пританцовывала в стакане, как летающая тарелка в фильмах Эда Вуда.[93] Вода окрасилась в химический оранжевый цвет.
Наступил день. Я побрился, помылся и навел лоск. Взмах расчески. Глаза у меня красные и блестящие. Я засовываю магнитный ключ в карман рубашки и выхожу.
Встреча с Давидом:
– Тебе нынче сколько?
