– Раздевайся.
– Да, хозяин.
Я попыталась стащить через голову грубую короткую тунику. Только бы быстрее все кончилось!
Но схваченным веревками рукам никак не дотянуться до подола. Пальцы отчаянно тянулись вниз, цеплялись за шерсть, но не хватало какого-то дюйма. Ну, еще раз! Нет, не пускают проклятые веревки. В смятении я подняла глаза на Брена Лурта.
– Раздевайся! – прозвучало снова. Сложенная петлей веревка, точно плеть, качнулась в его руке. У парня за моей спиной тоже веревка наготове.
Судорожно пыталась я схватить подол туники, но мучители держали веревки крепко, не давали дотянуться. Нет, до грубой белесой шерсти никак не добраться!
– Будешь слушаться? – снова спросил Брен Лурт.
– Да, хозяин! – закричала я. – Да, хозяин!
– Раздевайся.
И снова, снова все сначала! Может, стащить тунику за ворот? Нет, не дают и до ворота дотянуться!
– Да ты бунтовщица! – процедил Брен Лурт.
– Нет, хозяин! – надрывалась я.
– Ну так будь послушна. Все заново. Нет, не пускают!
– Бунтовщица!
И тут веревка, что держал стоявший за моей спиной парень, со свистом рассекая воздух, хлестнула меня по ногам.
– Ой! – вскрикнула я.
В тот же миг и Брен Лурт с размаху стегнул меня – удар пришелся по плечу и шее.
Рывок – и, умело манипулируя привязанными к моим ногам и рукам веревкам, меня ничком швырнули наземь.
Вновь и вновь стегали меня, рыдающую, распростертую в пыли, – даже через грубую ткань туники удары обжигали тело, – а потом, потянув за веревки, поставили перед Бреном Луртом на колени с широко раскинутыми в стороны руками. Щека в грязи, мокрая от пота туника перепачкана землей. На губах – вкус пыли.
– Тащите! – скомандовал Брен Лурт.
Меня рывком подняли на ноги и, спотыкающуюся, потащили через поле. Разорванная косынка и мотыга остались в борозде.
Сколько разных фокусов можно учинить над девушкой, к чьим рукам и ногам привязаны веревки! Как только ни изгалялись надо мною деревенские парни! То на потеху заставят плюхнуться в грязь; то швырнут вперед, то назад; то несут, растянув между собой, лицом вниз или вверх; то на спине, или на животе, или переворачивая, поволокут за ногу или за руку; то заставят идти по острым камням.
Я уже не чаяла остаться живой.
Однажды мы остановились. На мне все еще была надета туника. Держа за веревки, меня поставили перед Бреном Луртом. Вся в поту, в грязи, задыхающаяся, измученная этой пыткой, дрожащая от страха, я понимала – я в их полной власти. Что за судьбу уготовили они мне? Мы стояли у колючих зарослей – вроде тех, из которых строят защитные стены лагеря.
– Ты все еще одета, – оглядев меня, заметил Брен Лурт.
– Позвольте мне сбросить одежду! – взмолилась я. – Позвольте обнажить перед вами красоту несчастной рабыни!
– Давай! – разрешил он.
У меня вырвался горестный крик. Снова проклятые веревки!
– Видно, ты так ничему и не научилась, – изрек Брен Лурт.
– Прошу тебя, хозяин! – рыдала я.
– Так пусть колючки ее разденут! – решил он.
– Нет! – закричала я.
И меня поволокли на веревках в самую гущу ощерившихся шипами зарослей. Я кричала, молила о пощаде, но тщетно. Острые иглы разрывали одежду, терзали тело. Меня безжалостно тащили вперед. Мотая головой из стороны в сторону, я заходилась в крике. Зажмурилась, чтобы не выкололо глаза.
Стонала: «Прошу вас, хозяева!» Но никто не соблаговолил смилостивиться надо мною. Из зарослей меня вытащили израненной, изрезанной, окровавленной. Теперь рабыня-землянка нагая.
Меня подстегнули веревкой, и мы снова двинулись в путь. С песней мучители вели меня к месту пира, на поросшую травой полянку у ручья.
Там, подтащив к дереву, снова нещадно били. Прижавшись к шершавой коре залитой слезами щекой, содрогаясь от каждого удара, я гадала: что же я им такое сделала, что они так ко мне жестоки?
Потом навзничь опрокинули на траву, потянув за веревки, широко раскинули мне ноги. Надо мной встал Брен Лурт. Глянул сверху вниз.
Вот в чем дело! Я, рабыня, ускользнула от них тогда, во время охоты. Обставила их. Перехитрила. Теперь такой хитрой я себе уже не казалась. Теперь за мою хитрость приходится платить. Мне, рабыне,
