– Для кого как, – серьезно ответил Экалавья. – У нас, например, многие считают Город Слона земным раем. И завидуют его жителям, равно как и всем в землях Кауравов. Бредят Великой Бхаратой. Там, мол, порядок и процветание, утонченность и благочестие – а у нас: набеги, воровство, дома неправильные, брахманы бездельники, молодежь стариков не уважает, на чистоту варн всем наплевать… Дхик! – довольно похоже передразнил нишадец сутиного сына и лукаво подмигнул приятелю.
Карна искренне расхохотался.
– Уел, каюсь! Ясное дело, кому жрец, кому жрица, а кому и олений мосол! Если по мне, то главное – свобода. У вас с этим делом проще. Законы, опять же, хорошие – простые, правильные, без всяких выкрутасов… А тут ученые брахманы от безделья навыдумывают всякого – а мы выполняй! Вот ежели станет мне здесь совсем невмоготу – сбегу к вам, в горы!
– Свобода, говоришь? Законы простые и правильные? – рыжие языки пламени играли тенями на лице горца. – А у вас, значит, законы неправильные?
– Ну, не то чтоб совсем, – чуть смутился Карна. – Просто очень уж мудреные! Сам бхут ногу сломит!
– Так у вас и держава во-о-он какая! – протянул нишадец. – Поди, управься, удержи все в голове! Вот и придумали законы на все случаи жизни, чтоб точно знать, как и когда поступать. Может, где-то и перемудрили – не мне судить. А у нас горки да пригорки, все поселения наперечет, все друг друга знают, как облупленных – и законы у нас простые, потому как и жизнь такая… безыскусная. Что же касательно свободы…
Сын Золотого Лучника долго молчал, собираясь с мыслями.
– …что касательно свободы, так она не снаружи нас. Она здесь, – и Экалавья приложил ладонь к своей груди напротив сердца.
– Ну, это и дикобразу понятно! – мигом перебил его Карна. – Внутри мы все свободные! Зато снаружи…
– Не все. Многие внешне свободные люди на самом деле – рабы собственных страстей, вожделений, сиюминутной выгоды. Обстоятельства диктуют им свою волю, вынуждая плыть по течению, и зачастую люди тонут, попав в водоворот. Вместо того, чтобы подплыть к берегу, вздохнуть полной грудью, посмотреть на реку-жизнь со стороны и понять: что же им нужно на самом деле? Вот с этого момента и начинается подлинная свобода.
– Ом мани! – ехидно ухмыльнулся сутин сын. – Но ответь тогда мне, скудоумному: вот человек, который знает, что ему надо; как ты говоришь, со свободой в сердце. Вот этого человека запирают в темницу. Неважно, за дело или нет. Вот он сидит в темнице – и на кой ляд ему тогда хваленая внутренняя свобода, ежели на дверях замок?!
– Ты привел неудачный пример, Карна. По-настоящему свободный человек свободен и в темнице. У него все равно есть выбор: покориться своей участи, попытаться бежать, передать весточку на волю, чтобы друзья замолвили за него словцо; или свести счеты с жизнью – и так избегнуть заключения. Как видишь, выбор есть; а значит, есть и свобода! Помнишь, ты рассказывал мне историю ареста твоего отца и его отказа от побега? Так вот, твой отец был свободен! Только внутренне свободный человек может добровольно предпочесть заточение побегу! Он сам выбрал свою судьбу – и в итоге выиграл куда больше, чем если бы поспешил спастись бегством! В твоем отце есть та внутренняя суть, которую брахман, наверное, назвал бы частицей Великого Атмана, а я… я не могу найти ей названия! Человек, обладающий ею, свободен, независимо от внешних обстоятельств. Он поступает не согласно им, а согласно велению этой сути. И ничто в Трехмирье не в силах заставить его поступить наперекор ей. Думаешь, ты иной? Зря ты так думаешь, Карна.
– Ну спасибо, утешил! – Карна молитвенно сложил ладони передо лбом. – Внутренняя суть? Скорее уж внутренний сута, который гонит колесницу души, куда сочтет нужным. Только понимаешь ли… Вот в чем загвоздка, друг мой Экалавья: мало мне внутренней свободы! Мне внешнюю подавай!
– Это будет трудно, Карна. И не только в Хастинапуре. От себя не убежишь. Даже в наши горы.
– Верю, Экалавья. И все-таки я очень постараюсь… Гляди-ка, пообщался с тобой – и сам заговорил, будто жрец бобоголовый!
Юноши рассмеялись.
– Я думаю, мы еще вернемся к этому разговору, – заключил Карна, поднимаясь на ноги.
– И я так думаю, – согласно кивнул горец.
Оба они тогда еще не знали, как неожиданно и трагично завершится их спор через два года.
– …Привет, дружище!
– Карна! Как я рад тебя видеть!
Некоторое время парни тискали друг друга в объятиях, издавая при этом полузадушенные восклицания.
Со стороны могло показаться, что медведь-губач решил полакомиться мясцом лесного якши-долговяза; но со стороны глядеть было некому.
– Ну ты прямо к ужину!
– Здорово! Я к ужину, и с добычей за пазухой…
– Ворованное?
– А то!
– Карна! Вымахал, что колесничное дышло, стреляешь, небось, как сам Наставник Дрона – а еду по- прежнему воруешь!
– Ясное дело! – Карна уселся у костра, с наслаждением вдыхая аромат жаркого. – Эх, приятно видеть нечто постоянное! Точь-в-точь, как два года назад, когда мы познакомились. И как год назад. Ты тоже не меняешь своих привычек – встречаешь меня этакой вкуснятиной!
– Благодари Наставника Дрону, – лукавство прямо-таки сочилось изо всех пор широкоскулого лица
