Экалавьи. – Вот кто неизменен в своей точности: ваши летние сборы начинаются из года в год в один и тот же день. Да и место остается постоянным. Так что я, в общем, ждал тебя и успел озаботиться ужином.
– Благодарю тебя, Наставник Дрона! – весело заорал Карна и отвесил шутливый поклон в сторону возвышавшегося на краю поляны деревянного идола. – Ты гляди, а действительно похож! Сейчас плетей дать велит. Да, кстати, недавно Дрона гонял нас с бердышами… короче, поедим – покажу.
И Карна мигом ухватил лакомый кус оленины.
В этот вечер друзьям так и не довелось почесать языки: стреляли до темноты, всласть намахались посохами, заменявшими бердыши и копья, вспоминали прошлогодние встречи и от души хохотали над незамысловатыми шутками.
Когда ночь окончательно вступила в свои права, Карна засобирался обратно в лагерь.
– Оставайся! – предложил нишадец. – Стрельбу на звук покажу.
– Успеется. Сборы долгие… Только завтра я, наверное, не приду – одну знакомую проведать надо.
– Ну ты точно ничуть не изменился! Ладно, до послезавтра.
– До послезавтра.
В ту проклятую послезавтрашнюю ночь Экалавья уговорил-таки тебя остаться.
А под утро тебе приснился сон.
Предрассветный туман плыл прядями мокрой паутины, где-то далеко на востоке медленно поднималась из-за горизонта колесница Лучистого Сурьи, но бог-Солнце был слишком далеко, он не успевал, не успевал…
К чему он должен был успеть? Что за глупости?! Обычный новый день; туман как туман, взойдет огненный диск – и он рассеется, опав росой на травы. Куда торопиться?
Зачем?!
Сквозь пелену дремы, тенями надвигающейся беды, проступили две приближающиеся фигуры. Вскоре ты узнал обоих: Наставник Дрона и… твой извечный противник, беловолосый царевич Арджуна; по слухам – сын самого Громовержца.
Да хоть всей Свастики разом! – этого юнца ты терпеть не мог, а он отвечал тебе взаимностью.
Неудивительно: во многом вы были похожи – царственный полубог Арджуна и сутин сын Карна.
Гордецы из гордецов.
Рядом с тобой зашевелился Экалавья, сонно вздохнул полной грудью, и ты еще успел удивиться: ты ведь спишь? Или нет? В любом случае, ты лежишь внутри хижины нишадца – одновременно видя сон про Дрону, Арджуну и туман.
Впрочем, во сне бывает и не такое.
А вот ты уже не лежишь, а встаешь и делаешь шаг за порог, в зябкую рассветную сырость, насквозь пропитанную росой и туманом. До тебя не сразу доходит, что теперь ты видишь странный сон двумя парами глаз: своими и глазами нишадца – это он, Экалавья, вышел из хижины, а ты кажешься самому себе бесплотным духом тумана, Видехой-Бестелесным, незримым божеством…
Экалавья припадает к стопам Наставника Дроны. Сейчас перед взором горца только эти стопы, да еще несколько смятых травинок с бисеринками росы на стеблях – а ты-дух в то же время не можешь оторвать взгляда от лица Брахмана-из-Ларца. Хочется кричать, но горло надежно замкнуто на тысячу ключей: пред тобой лик деревянного болвана, маска идола, которому Экалавья каждое утро возносит положенные почести, прежде чем начать новый день.
– Учитель… – благоговейно шепчут губы горца.
И за спиной Дроны передергивается, как от пощечины, беловолосый Арджуна.
– Встань, – скрипит идол.
Пауза.
– Я слышал, ты достиг изрядных успехов в стрельбе из лука, – мертвый голос не спрашивает, а как бы утверждает очевидное.
– Не мне судить, Учитель…
– Принеси лук и стрелы.
Дверь хижины бросается тебе навстречу, поспешно распахивается, пропуская тебя внутрь; так не бывает, но миг – и ты уже снова снаружи.
Руки привычно сжимают знакомое оружие.
– Стреляй! – в воздух взлетает гнилой сучок, чтобы разлететься в мелкую труху.
– Вон тот лист на ветке капитхи, – палец идола безошибочно указывает цель. – Сбей. Пока будет падать – три стрелы.
Свист.
Клочья.
– Хорошо. Говорят, ты также любишь стрелять на звук?
– Это правда, Учитель. Конечно, я еще далек от совершенства, но…
Ненавидящие глаза царевича. Ясное дело, Арджуна терпеть тебя не… стой! Ведь перед царевичем – не ты! Он видит перед собой нишадца! За что же он ненавидит ЕГО?!
