сдержать смех.
– Если только медведицами нарядиться, – сказала она. – Или снежными бабами.
– Еще будет спектакль, – продолжала просвещать ее Тина. – Галя Белозерская написала пьесу, а Галя Венедиктова ставит ее с детьми. Потому что взрослых, конечно, на сцену не заманишь. А я вот с удовольствием сыграла бы. Когда рожу, то обязательно буду. Вообще Виталик просто свинья, что скрывал от меня такую замечательную дачу.
Судя по всему, после родов жены спокойное существование Виталию Витальевичу не предстояло. Тина была так воодушевлена жизнью в сосновой «Москве», что собиралась перебраться сюда на постоянное жительство. Что при этом будет делать ее муж, работа которого требует его присутствия в Москве не сосновой, а обыкновенной, вряд ли ее волновало.
– Вы пойдете к Агнии Львовне, Рената? – спросила Тина. – Пойдемте! Она хорошая, хотя, по-моему, считает меня дурой. Вам так не кажется?
Ренате так не казалось – она была в этом уверена. Да и странно было бы, если бы ироничная Агния Львовна, в прошлом известная театральная критикесса, считала Тину умной.
– У Агнии Львовны просто такая манера общения, – объяснила Рената.
Ей совершенно не хотелось нарваться на очередные пустопорожние Тинины рассуждения на тему ума и глупости.
– Наверное, – согласилась Тина. – Так как, пойдете на седьмую дачу?
– Зачем?
– Костюмы шить. И вообще общаться. Вам же нравится Агния Львовна.
– Разве я сказала, что она мне нравится? – удивилась Рената.
– Ну, вы же сказали про манеру общения.
Рената хотела было объяснить, что имела в виду совсем другое, что Тина каким-то странным образом поняла ее слова… И не стала ничего объяснять. Искать логику в Тинином восприятии действительности было бессмысленно.
А вот сходить к Агнии Львовне имело смысл. Даже не именно к ней, а просто на седьмую дачу, где, кроме Филаретовой, жили еще две семьи. Одна из этих семей приезжала на дачу только летом, а вторая жила и зимой. Это, собственно, не семья была, а одна только женщина лет тридцати, которую звали Ирина. Рената навещала ее с удовольствием, потому что в ее комнате все стены были скрыты за книжными полками, и книги Ирина охотно давала читать.
Правда, что-то давно ее не было видно.
«Может, в город поехала. И сегодня как раз приедет, – подумала Рената. – Если здесь в самом деле какие-то общие празднества намечаются».
Обитатели «Москвы» относились к своим традициям почтительно, это она уже успела понять.
– На седьмую дачу я пойду, – ответила она. – Только через час, не раньше. Попросите, чтобы Леня вас проводил.
Пойти за книжками ей хотелось, но еще больше хотелось немного отдохнуть от Тининого общества.
Рената смотрела, как, поддерживаемая Леней, Тина идет по тропинке к седьмой даче. Двигалась она осторожно и неуклюже, как уточка, и огромный живот был виден даже из-за ее спины.
«Недели две нам здесь осталось, не дольше, – с сожалением подумала Рената. – Дольше просто рискованно – ей в больницу пора будет ложиться».
Странно, но собственное состояние ее совсем не тревожило. Вообще-то Ренате не была свойственна беспечность, но эти деревья, и эти занесенные снегом веранды старых дач, и весь этот сосновый холм, этот невозможный в своей устойчивости мир действовали на нее необычным образом.
Глава 13
– Тина, с этим шитьем на коленях вы напоминаете маленькую княгиню в Лысых Горах.
Агния Львовна окинула снисходительным взглядом Тину, которая шила себе святочный костюм, сидя в круглом креслице у окна.
– В каких горах? – удивленно переспросила Тина. – Почему в лысых?
– Есть такой роман «Война и мир», – невозмутимо объяснила Агния Львовна. – Вам, возможно, приходилось слышать.
– Д-да… – покраснев, пробормотала Тина. – Только я его довольно давно читала.
– В школе, вероятно. А когда вы учились, уже были такие сборники, где все романы Толстого изложены на двух страницах?
– Еще не было.
– Тогда, конечно, о чем «Война и мир», вы не помните. Впрочем, для вас это и не имеет смысла.
– Почему для меня не имеет?
В Тинином голосе наконец прозвучали обиженные нотки.
– По той же причине, по которой вы не испытываете потребности грамотно писать, – все тем же невозмутимым тоном заметила Агния Львовна. – Ведь вы сами рассказывали, помните?
О том, что она отличается какой-то поразительной безграмотностью, Тина рассказывала здесь, на седьмой даче, уже давно – месяц назад, вскоре после того как они с Ренатой приехали в «Москву». Но Ренату не удивило, что насмешливая Агния Львовна не забыла тот рассказ.
– Я даже в десятом классе могла «корова» через «а» написать, – с наивной откровенностью сообщила тогда Тина. – Сейчас корову, конечно, уже правильно напишу, но все остальное… Хотя сейчас вообще-то – ну зачем мне грамотно писать? Я ведь с этим не сталкиваюсь.
– С чем – с этим? – уточнила Агния Львовна.
В ее живых черных глазах, окруженных сеточкой морщин, прыгали чертики.
– С тем, чтобы писать. Блог в Интернете я не веду, с подружками по телефону разговариваю. Нет, правда! – Кажется, Тина и сама только сейчас это осознала. – Я же ни строчки не пишу, даже ни буквы. Понятно, что если бы вдруг пришлось, то кучу ошибок наделала бы.
Комментировать Тинины слова Агния Львовна тогда не стала – Рената видела, что она едва сдерживает смех.
И вот теперь тот разговор вспомнился.
– Так что помнить «Войну и мир» вам нет никакой необходимости, – подытожила Филаретова. – Но не переживайте, Тина. У вас есть другие достоинства. Ради которых на вас, вероятно, и женился Виталик.
В том, что Агния Львовна считает этот брак мезальянсом, не могло быть сомнений. Но вряд ли Тина это поняла. Она воспринимала любые слова и соответственно составленные из них предложения так, как будто читала толковый словарь – до нее доходил только прямой смысл сказанного. Наверное, поэтому на нее производили такое сильное впечатление словесно броские идеи – вроде необходимости рожать в воду, например.
– Кстати, Виталик сегодня приедет? – спросила Агния Львовна.
– Да, – ответила Тина. – Приедет и дня на три останется. Праздники же.
– Все съехались, – кивнула Филаретова.
– Даже Алеша, возможно, будет, – сказала Ирина.
Она тоже сидела у соседки, но святочный костюм не шила, а просто покачивалась в плетеном кресле- качалке. Взгляд у нее был слегка отсутствующий и даже, как Ренате казалось, не от мира сего. Впрочем, Ирина была милая, и к тому же Ренате нравилось ее имя, не зря ведь она назвала так свою дочь.
Внешность у Ирины была такая, которую принято называть породистой: тонкие длинные пальцы, легкие темные завитки на бледных висках, абрис лица, напоминающий рисунок в пушкинской рукописи.
В начале января темнело рано, поэтому было видно, что хозяева в самом деле съехались почти на все дачи: в окнах по всему парку мерцали огоньки.
– Алексей приедет? – удивленно переспросила Агния Львовна. – Медведь, что ли, умер у нас под сосной?
– Нет, – улыбнулась Ирина. – Никто не умер, а просто они с ребятами договорились встретиться. Давно не виделись.
– Никогда не замечала за Алексеем сентиментальности, – пожала плечами Агния Львовна. – Впрочем, может быть, он изменился. Я его сто лет не видела. Вот поговорите с Алексееем Андреевичем, Тина, – добавила она, – и будут вам шарады. Иринин брат когда-то был большим их любителем. Но, правда, с тех
