— Послушай, старуха, что-то тут не так. Мы с Георгом не можем быть братьями — детьми одних и тех же родителей. Ты должна мне сказать правду, Маргарита, правду.
Я трясу старуху — ух! — за плечо, впившись в него хищными пальцами. Старуху мать.
— Хочешь правду — о’кей, — вздыхает она. — Каждый вечер я молюсь, чтобы ты сгинул. Навсегда. Да, да. Это и есть правда, несчастный!
Ох!
— Хороша мать! Вот мы и выяснили. Почти.
— Почему ты не смиришься, сын?
Сын!
Роковое слово (о-о!), которое ей ничего не стоит произнести.
Люди, вы же знаете. А? В споре важно использовать зацепку (у!), которую так или иначе дает спровоцированный нами собеседник (оппонент). К холодным доводам, приготовленным заранее и разложенным по полочкам, мы прибавляем горячие, рождающиеся в ходе разговора. Возникает цепная реакция, которую необходимо контролировать, дабы остановить, как только диалектический процесс сложится в нашу пользу. Продолжая спор, мы можем и проиграть: от малейшей ошибки могучее крыло разума (ах!) становится подбитым крылом.
— Не называй меня сыном. Надоело (о-о-о)! В этой идеальной — счастливой — замечательной Стране, где живет избранная часть человечества, я, единственный, с кем природа сыграла злую шутку, должен смириться?
Я мог бы произнести монолог моего Ричарда III (о-о!), но в этом нет необходимости. Я и так на высоте.
— Я должен смириться? Ни за что. Скажи (открой) мне правду: когда ты была беременна мною, кто- нибудь бил тебя в живот?
Ух!
— Да. Твой отец.
Ох!
У-у, у меня в душе открывается клапан, откуда бьет сноп ослепительного света, тотчас впитываемый (поглощаемый) грибом ядовитого пара, подозрительно напоминающим лицо моего отца.
У меня подгибаются (подкашиваются) ноги.
— Мало того, что он зачал меня хуже некуда, так он еще и на плод ополчился! Но за что? За что (о- о-о!)?
— Все было не так.
— Ненависть отца ко мне идет от его хромосом. За что? Я хочу знать, или я все здесь разнесу, учти.
— У твоего отца не было ненависти к тебе. Успокойся, Ричард, прошу тебя.
Я непременно — ооо! — должен поддерживать пламя ярости, жар болезненного (мучительного) любопытства. Ааа!
— Ты скажешь мне все. Все!
Я оседлал крылатого коня гнева. С его помощью я могу перенестись через стены и приземлиться в мрачном замке ненависти.
Маргарита отодвигает ногой серебряную (посеребренную) ложку, сползшую с мусорной кучи в проход на полу.
— Отвяжись. Я пошла к Георгу.
— Я старший. Должны же у меня остаться какие-то права.
Маргарита (ах!) отводит взгляд.
— Твой отец меня ударил. Со зла. Ты зачат не им.
А-а!
Э-э! Вот оно что! О-о!
Невозможно стать героем, избранным, не имея позади приключений, романтических историй или страшной тайны, которую нужно раскрыть, запутанного (у!) узла, который нужно распутать.
— Я знал, что мог родиться только от дьявола.
— Никаких дьяволов нет. Ты родился от европейца.
Браво, браво!
Отлично!
О’кей!
— От европейца? (Ай-ай-ай!) Кто он такой?
— Его уже нет.
— Убрали?
Маргарита показывает на обширную пеструю свалку, откуда начинается бездна центрального коллектора.
— Бросили туда, в эту мусорную кучу. Она была ниже, чем теперь, чуть выступала над полом.
Я представляю себе молекулы отцовского тела.
У-у, уже, наверно, атомы, подобные тем, в которые превратилось, оседая, столько прекрасного мусора. Ах, кто знает, быть может, теперь атомы моего настоящего отца достигли канализационного коллектора.
О-о-о, отец, родная кровь!
Я говорю:
— И не подумаю о нем плакать.
— Это был справедливый конец.
У, у моей матери сердце как у них, у моих сограждан. («Ну и страшила ты, Ричард! Если разрубить тебя на кусочки, а потом опять сложить, не наберется и четверти приличного человека».)
Твердые сердца, могучие.
Бьющиеся в каменной груди неизменно ровно.
У-У, удивительные сердца!
А еще Ричард кто? О-о, выродок!
— Этот человек работал во дворце. Садовником. Он очень любил цветы. Тогда еще тут был сад. Он стал ударять за мной.
— Он был красивый?
— Европеец. Не такой, как наши мужчины. Ему все время хотелось заниматься этим делом.
Ух ты!
— Не то что тебе.
— Однажды во время пустовки я ему уступила.
Собачая свадьба. В саду, на клумбе?
— Результаты налицо (ох!). Вот он, полюбуйтесь, плод несовместимых хромосом. Стало быть, твой муж пронюхал, но почему тогда он тебя пощадил? Ведь закон для всех один.
— Не знаю. Может, потому что я сама ему все рассказала. Твой отец еще не был у власти. Ты его не знаешь, он не такой, каким тебе кажется.
— Он никогда не подпускал меня к себе.
И я не могу — у! — сказать, что он не прав.
— Теперь ты все знаешь, бедняга. Что поделаешь! Пропусти, я должна идти к твоему брату.
— К моему брату. К Георгу. У него все в порядке. Он законный сын Маргариты и Эдуарда. (Ах!)
— Это верно.
— А почему не он любимец моего (ох!) отца? Ты знаешь, что Эдуард больше, чем нас, любит чужого человека?
— Иоанна.
— Аббата Бостонского. Юного невинного красавчика (ай-ай-ай!), только о нем и думает.
Люди-ииииии!
Неожиданно в голове складывается четкий план действий.
— Подожди, мать, я с тобой: хочу поздороваться с братом.
