только что купленных вещей. Ей-ей, она движется в мою сторону. У!
Раньше, чем меня, Анна — ах! — замечает мою уродскую тень.
— Проклятье.
Мне же слышится приветливое «здравствуй». Я вовсе не хочу сказать, что Анна чревовещательница, ц-ц-ц. Просто девочке оказалось не под силу — уф — выучить две сотни слов, вот она и вынуждена обходиться (довольствоваться) десятком, даже меньше, у, удивительное существо.
— Скажи, Анна, как тебе больше нравится меня называть? А? При нашей последней встрече ты назвала меня чертом.
— Тьфу, — говорит она с обычным своим (очаровательно отрешенным) видом.
— Прекрасная невестка, я намерен на тебе жениться. Оракул поведал мне, что ты скоро овдовеешь. Мой братец Георг не сегодня завтра (ихихи) исчезнет. Он выиграл войну, но проиграет мир. Так что готовься к свадьбе, Анна.
— Проклятье.
— Ты хочешь сказать, что я женат? Ничего страшного. Бетти у меня добрая и понятливая. Она готова к худшему и даже удивляется, что худшее для нее еще не наступило. Чем скорее оно наступит, тем скорее подтвердятся ее ожидания. Аяй, бедная Бетти! Лучше не заставлять ее слишком долго ждать.
(«Бетти, тебе известно, что значит исчезнуть? Ты ныряешь в мусорное великолепие, потом ты засыпаешь, а просыпаешься в раю, где в твоем распоряжении квадратные мили мусора. У, у всех одинаковые участки, твой не меньше папского, и не нужно таскаться за покупками, поскольку сверху — ух ты! — каждый день небесной манной сыплются товары, пополняющие твою персональную помойку. Тебе останется только заботиться об уборке аллей, о’кей, по которым ты сможешь гулять на своем участке. И когда — о да! — будешь подходить к его границе, ты сможешь сравнивать собственное счастье с соседским счастьем и притом никому, у, никому не станешь завидовать, не то что на этом свете, где прилавки ломятся от прекрасных новинок, а их покупку, увы и ах, тебе приходится откладывать. И-и-и, исчезнуть приятно, Бетти, так что на днях я тебя уберу. У, уже скоро».)
— Анна, ты думаешь, Георга наконец сделают кардиналом? К сожалению, вакантное место всего одно. Будь уверена, Георгу его не получить. Вот что, дорогуша, чтобы не терять времени, мы можем уже сейчас считать себя женихом и невестой.
— Господи Исусе!
Разве словарь (лексика) Анны не ой-ой-ой?
— Учти, я собираюсь обладать тобой, да-да, спать с тобой каждый день. Кроме трех дней течки. (Ихихи.) Я буду тебя насиловать, пластать, пороть, потрошить, пока у тебя не появится условный рефлекс и ты не приучишься испытывать наслаждение, едва я возьмусь за подол туники. Вот так.
Я слегка приподнимаю тунику. У, нельзя сказать, чтобы ничего не было видно, но Анна не отворачивается.
— Анафема, — рассеянно говорит она.
Ах! Любимый?
— Куколка! Твое золотистое матовое тело ничем не пахнет, у тебя нет запаха, но ты лучший экземпляр нашего женского ассортимента. Дорогая Анна, ты ошиблась, поставила не на ту лошадь. Ты должна была выйти за меня. К счастью, теперь у тебя будет возможность поправить дело. Ну-ка, сядь на трон.
Ооо!
— Проклятье.
На сей раз (э-ге-ге) это вырвалось у меня.
Ага, Анна поворачивается и медленно, на негнущихся ногах робота, словно подчиняясь моему внушению, идет к трону.
Ух!
На золоченой спинке трона тусклым густым слоем скопилась пыль.
Анна протирает позолоту (дерево? алебастр?) рукавом балахона, после чего (о-о!) пристраивается (располагается) у левого подлокотника, где сбоку имеется углубление. Специальная выемка — место для папской жены во время официальных церемоний. Наверняка чтобы ей удобнее было стоять. На собственных ногах (ах).
Анна (если быть точным) не села на трон. О, она правильно выбрала свое место. Свое будущее место.
Я подзываю ее жестом. Она покорно возвращается.
Просто прелесть.
Где бы нам посидеть?
Вообще-то мне трудновато взбираться на стулья, да и не время рассиживаться.
Я неожиданно появлюсь в самый разгар праздника и толкну речь.
Все герои — ведь правда? — умеют толкать речи.
Вот и я сделаю то же самое.
Какую речь?
Я судорожно перебираю список своих трудных слов. («Этот сумасшедший Рикки придумал язык, понятный ему одному».)
О-о, речи из них не получится.
Я мог бы представить широчайший набор восклицаний.
А что, если начать просто и сжато?
— Извольте убраться с дороги и дать мне власть!
— Какую власть?
— Которая мне полагается, вот какую.
Ух!
— Ладно, ты только объясни — какую. Покажи!
— Показать? Что показать?
— Власть.
— Ясно, что власть. Понятно.
— Ну?
— Я не знаю. Это вам не коня требовать. Дескать, коня, коня! Полцарства за коня!
— Мы поняли. Коня ты не хочешь. Может, хочешь кота?
— Да нет же, я не люблю животных. Не хочу никаких животных.
— Ричард, не морочь нам голову своей ахинеей.
Ах! Ох!
— Я сказал, что мне нужна власть. Вся власть.
— Будь по-твоему, Ричард, можешь забирать власть. Она твоя.
— Спасибо. А нельзя ли поинтересоваться, в чем она состоит?
— Это ты сам должен знать. А не знаешь — катись в нужник, поносные твои мозги.
Ишь ты!
Наверняка кончится грубостями.
Однако я до того страшен, что лично мне грубость (вульгарность) непозволительна. Все мое обаяние — в красноречии, в чистоте языка.
Анна — ах — тем временем ждет.
Она-то чего хочет?
Вряд ли она рассчитывает, что я овладею ею прямо сейчас, здесь, на подстилке из мусора. Ахохохох! Почему она не уходит?
Понял. Она хочет чествовать победителей. Вместе со мной, под ручку (ух ты!). Под ручку так под ручку, только надо ведь еще приноровиться к шагу друг дружки, ихихи.
— Анафема.
(Это не Анна. Это опять я, а язык — ее, Анны.)
Поздно. Ликующая толпа направляется сюда.
Спокойствие, Ричард, не дрейфь. Ты всего-навсего беседуешь (мило) со своей дорогой невесткой. В
