Подбегал Бармин.
Жена Бармина кричала:
— Убил, убил! Топором убил!
В коровнике лежали остатки коровы. Тигр выел у нее живот, грудь, обглодал окорок.
Женщины сидели около зверя, щупали теплую мягкую шкуру. Кажется, где скрывается в этих не слишком великих лапах страшная тигровая сила?
Сбежались все жители поселка.
Бармин снова и снова рассказывал, как жена вышла поутру в коровник, как там вздыхало и шевелилось что-то тяжелое и как Леонтий разделался с тигром топором.
— Леонтий хоть и недавно в наших краях, — сказал Хлебников, — а породы чисто дальневосточной.
Когда тигра перетащили во двор Аносова и тот, осмотрев его, уже давал цену, подъехали верхами четыре человека.
— Ваше высокоблагородие, не приметили вас из-за этого дела, — воскликнул Аносов.
Приехал начальник Суйфунского округа Занадворов.
— Это кто его тяпнул? — спросил Занадворов, низенький толстяк с рыжеватыми усами.
— Новый переселенец наш Леонтий Корж, ваше высокоблагородие. Вышел с ним один на один. Не видал на своей родине тигра и потому не испугался, так и думал — чуть побольше кота.
— Это ты здорово! — Занадворов пощипал усы, внимательно оглядел Леонтия и прошел в избу.
— Уплачу тебе семьдесят пять рублей, — сказал Аносов. — Мясо ведь не съешь, одна шкура. За шкуру больше никто не даст.
Он тоже прошел в избу. Его работники — сахалинцы, отбывшие каторгу, — волокли тигра в сарай, Занадворов спросил Аносова:
— За тигра деньги отдал?
— Никак нет…
— И не отдавай…
— Что так, ваше высокородие?
— Позови сюда Коржа.
Корж остановился посреди избы. Занадворов отодвинул тарелки, облокотился на стол:
— Откуда? Из Омской? Там хорошо, а здесь лучше? У меня, братец, такой обычай… я для всех оплот и защита — понял? Но люблю, чтоб и меня не забывали. Первого тигра убил?
— Так точно, ваше благородие.
— Этого первого тигра ты подаришь мне!
Смотрел на Леонтия прищурившись и пощипывал усы. Леонтий сказал тихо:
— Я, ваше благородие, вольный переселенец, мне ведь от казны ничего не положено. Корову мне надо. Корова стоит восемнадцать рублей. Насчет коня…
— Убьешь второго, а там и десятого.
— Этого я не отдам вам!
— Вот как!
— Не отдам, ваше благородие: корова нужна, дом не поставлен, Корж говорил ровно, упрямо, глухим голосом.
Светло-серые глаза Занадворова прищурились. Он усмехнулся.
— Каков? Я к нему лаской… Ну, иди!
Когда над светло-серой весенней землей закатывалось солнце, Занадворов уехал. Тигровую шкуру увез с собой.
Леонтий сидел в комнате, на лавке, привалившись спиной к стене.
— Не обдумывай ты этого, — успокаивала его Марья, — плюнь…
— Не за этим мы ехали сюда!
— А ты думал, что этого здесь не будет?
— А ты думала, что будет?
Потом он долго стоял на крыльце. Ушел бы и отсюда, да уйти некуда — край земли… А покоряться не буду, никто не заставит!..
Хлебников выстругивал древко для лопаты.
— У Занадворова в Никольском есть комната, вся в тигровых шкурах. Говорят, еще десять шкур требуется для полноты всего. Не покупать же ему!
— Не прощаю я таких вещей, друг!
Ложась спать, Хлебников сказал жене и дочери тихо, чтобы постояльцы не слышали:
— Достоин уважения… Самому Занадворову сказал: не дам!
7
За несколько лет до прихода в долину Суйфуна Коржей в верховьях Даубихэ появился чифуский хунхуз Лэй. На родине он поссорился с главарем шайки и, опасаясь расправы, бежал. У него был винчестер и две котомки товаров.
На Даубихэ Лэй нашел зверовую фанзушку земляка, промышлявшего соболей.
Фанзушку свою Ло Юнь сложил из толстых бревен, покрыл тростником и для устойчивости подпер с двух сторон стволами лиственниц. Возле фанзы, на делянке, выращивал чумизу и овощи.
Лэй стал выспрашивать у земляка, как живут соседние да-цзы и кто у них старший. Ло Юнь сказал, что старшего у да-цзы нет. Есть старшие в семье, их слушают, потому что они по годам старшие. Впрочем, молодых, если они советуют разумное, тоже слушают. Общего начальника нет.
— Дикари! Теперь я буду у них начальником!
Лэй предложил Ло Юню вступить с ним в компанию.
На следующий день они отправились в путь. На косах и отмелях чернели шалаши. Мужчины в зыбких оморочках бороздили реку и длинными маймами били кету. Оливковая, крупная, она шла одиночками, парами, косяками. На перекатах ее настигали мальчишки, бросали в оморочки, а сильную, сопротивлявшуюся прирезывали. С полными лодками они приплывали на косы, где женщины пластали добычу. Над протоками стоял запах крови и рыбьих внутренностей. Нажравшиеся собаки лениво бродили с раздутыми животами.
Лэй поднялся вверх по большой протоке, осмотрел шалаши, подсчитал количество женщин и мужчин. Ло Юнь здесь был своим человеком, его везде угощали. Лэй тоже ел длинные ломти рыбы, вырезанные прямо из живой спины, и, хотя ел такую пищу, впервые, она ему нравилась. Нравились ему и люди, худощавые, среднего роста, ловко бросавшие свои маймы, каждым ударом добывавшие рыбу. Нравились ему и женщины, пестро одетые, без устали пластавшие огромных рыб.
Вечером, когда мужчины вернулись на косу, Лэй разложил перед ними товары. Впервые видели удэ такое изобилие товаров. А хозяин был весел, смешлив, говорлив.
— Нравятся? Хорошие товары… берите!
И все брали — удачливые охотники и неудачливые.
Взял Бянка, добычливый охотник, взял его сын Ируха, один из лучших охотников народа. Взяли куртки, ножи, порох.
Брали спокойно. Приехал человек, должно быть тоже очень добычливый и хороший. Дает всем! А чем ему нужно заплатить? Соболями? Соболей много… Ируха в прошлую зиму добыл девяносто шкурок. Надо бы еще взять котел… звонкий котел! Собака поднимает голову и слушает приятный низкий звук. Дети слушают, молодая мамаса — жена Ирухи — слушает. Сидит на корточках Люнголи, на лице ее играют отблески костра. Молодая мамаса, ей всего четырнадцать лет.
По всем протокам верхней Даубихэ разнеслась весть: приехал хороший человек! Многие приплывали из дальних мест и брали у него то, что им нравилось.
Ло Юнь в своей фанзушке жил одиноко, но Лэй решил жить иначе. Он плавал по протокам и
