по- русски. Он исполняет все мои комиссии, весьма привязан ко мне и не лишен чувства чести. Я бы с удовольствием обошелся без сего брака, который, в конце концов, разлучит нас. Но ежели по какой-то случайности у него не появятся дети, это будет для меня большой удачей, ведь ты понимаешь, как полезна дома женщина. В жизни своей не видывал я ничего более тихого, чем эта немка; она застенчива до дикости, никуда не выходит и никого не видит; ее совершенно не слышно — верно, ходит она, не ступая на пол, говорит ^ке только по-немецки и по-русски; дражайший супруг приучает ее к итальянскому. Что касается меня, то я разумею лишь ja и nein * А ты, моя бедная Адель, сама того не понимая, многое теряешь, не учась несравненному тевтонскому языку. <...)
16. КАВАЛЕРУ де РОССИ
13 (25) СЕНТЯБРЯ 1804 г.
Г-н Кавалер,
Талейран совершил невозможное, дабы удержать Убри в Париже. Все четыре пункта, сказал он, вполне могут быть согласованы. Превосходно, отвечали ему, вам остается только подписать, а потом поговорим обо всем прочем; но хитрый министр и не собирался делать этого. Убри уехал, Талейран тоже — к своему повелителю в Брюссель, после чего Бонапарте спешно направил сюда курьера, который застал Райневаля прямо на отъезде. Ему привезли ноту, написанную в крайне мягких тонах. Райневаль тут же просил князя Чарторыйского принять его, но безуспешно. «По крайней мере (сказал он), возьмите копию». — «О! если так,— отвечал князь, — как вам будет угодно. Мы можем принять неподписанную копию, но я советую вам ехать как можно скорее». Райневаль уехал только в ночь с 9 на 10 августа (21—22).
Несчастный король Франции 1 наконец отплыл в Кальмар на купеческом судне. У него не нашлось никого, чтобы составить новую Декларацию; он писал ее сам с помощью одного друга. Сюда он прислал доверенного-человека, графа де Блака2, с несколькими комиссиями к Его Императорскому Величеству. Граф передал мне от имй1и Короля проект декларации и письмо, где говорится: «Режьте, рубите и кроите, здесь нет ничего, противного вашему долгу, а у Короля не осталось никого, кроме вас» — и т. д. Мой Бог! Что за пример превратностей человеческих! У меня не достало духу отказать главе Бурбонов, которому я стольким обязан, в немногих поправках и нескольких росчерках пера тут и там. Оборачиваться спиной к несчастном государям из одной только политической осторожности кажется мне уж слишком жестоким. Посему я подправил сие произведение, хотя если бы Король, наш повелитель, находился в пределах досягаемости, я не сделал бы сего без его на то разрешения.
Документ сей будет помечен: «в Балтийском море», дабы никого йе компрометировать. Вот великое и ужасное зрелище, не позволяющее жаловаться никому из простых смертных во всей вселенной. <...)
17. КАВАЛЕРУ де РОССИ
28 СЕНТЯБРЯ (Ю ОКТЯБРЯ) 1804 г.
<...) Князя Чарторыйского, как иностранца, все здесь ненавидят. Партия Воронцова, Моркова и Компании желала бы погубить его, но он оказался сильнее и отправил их в деревню пастись на травку. С сей же минуты, как водится, все оборотились французами; слова:
Здесь охладели к австрийскому послу4, который, как мне кажется, чувствует себя довольно неловко. В среду 13-го он давал торжественный обед, на который князь Чарторыйский и министр внутренних дел граф Кочубей5 явились во фраках; сие было замечено, ибо на подобных обедах принято обыкновенное платье. Уже не подлежит сомнению личное обещание прусского Короля6 Императору поднять щит противу французов, ежели сделают они еще хоть один шаг в Германии. Но что тогда будет? Полагаю, вы и сами сие понимаете. <. .)
<...) Г-да пьемонтские офицеры изо всех сил учат русский язык. Кавалер Манфреди скоро будет сделан майором. Несколько дней назад я взял его с собой ужинать к министру, который сказал мне: «Вы знаете, ведь я скоро произведу кавалера Манфреди в майоры?» Я тут же отвечал ему: «О, сие мне приятно слышать, г-н адмирал! Но завтра я подам от имени остальных жалобу, и тогда вы повысите их всех». Адмиралу Чичагову ответ мой пришелся весьма по вкусу. В его доме я чувствую себя как нельзя лучше. Не имея возможности бывать у всех, избрал я лишь самых влиятельных особ, наиболее приближенных к солнцу; я не могу служить моему королю никаким иным способом. Та жизнь, которую мне приходится вести здесь, не вполне соответственна моим вкусам, ибо живешь, если можно так выразиться, в карете. Я мог бы всякий день занимать двух секретарей и загонять восемь лошадей, но постоянно отстаю, не поспеваю туда или сюда, хотя и делаю все, что в моих силах. Из русских домов, где я чаще всего бываю, назову следующие:*двух братьев Толстых7, один обер-гоф- мейстер, а второй — военньт губернатор Санкт-Петербурга; также министра внутренних дел графа Кочубея и морского министра адмирала Чичагова. О графе Строганове8 я уже много писал вам. Беседы сии крайне необходимы, ибо таким образом я разговариваю с высшей силою. Меня осыпают любезностями у князя Бело- сельского: я благодарен им, но знакомство сие не так полезно. У княгини Вяземской9 каждый вечер ужинает общество, куда и меня приглашают. В шутку ее называют
Г-н Новосильцев вернулся из Кронштадта и отправился сухим путем, чтобы отплыть из неизвестного мне места, Гамбурга, а может быть, и Любека. Одна весьма осведомленная особа полагает, что князь Чарторыйский не устоит противу русских; мне сие не по нраву: подобные перемены всегда к худшему. Сама история подтверждает это — мудрейшие и славнейшие государи держали при себе меньше министров. <...)
Сюда приехал из Вены, где он провел четыре года, некий г-н Поццо ди Борго10, корсиканец английской партии и личный враг Бонапарте. Английское правительство платит ему пенсию 800 или 1000 фунтов стерлингов, и мало кто столь же хорошо знает нынешние дела, как он. Стоит послушать его рассуждения о дворах и министрах, их прежних и настоящих ошибках и заблуждениях. Он полагает, что если Россия проявит твердость, все, в конце концов, пойдет хорошо. <. .)
В пятницу 23-го (5 октября) мы простились с очаровательной Великой Княжной Марией11, вышедшей за наследного принца Саксен-Веймарского12. Трудно вообразить что-нибудь