Петербургские письма

сестра Жозефа де Местра.

11. КАВАЛЕРУ де РОССИ

24 МАЯ (5 ИЮНЯ) 1804 г.

Г-н Кавалер,

Я полагаю излишним описывать вам то нетерпение', с каковым ожидали 'здесь новостей из Парижа, вследствие тех важных де­пеш, каковые г-н Байков привез в сей город. Первый консул от­правил г-на Дюрока ¹ курьером в Санкт-Петербург. Он выехал 23-го прошлого месяца, следовал через Берлин, где, быть может, даже не останавливался, а сюда прибыл 3-го. Однако русский по­сланник в Берлине, «Ц-н Алопеус², со своей стороны, отправил 26-го мая курьера, то есть через день после отъезда г-на Дюрока, и тем не менее курьер этот прибыл сюда 2-го сего месяца, на двад­цать четыре часа раньше французского. Таковая быстрота столь необычайна, что здесь пытались даже оспорить истинность всего дела, но для этого нет никаких резонов, ибо письма и даты говорят сами за себя. Российская служба сего рода не имеет себе равных- тем хуже для лошадей! (...)

Говорят, будто в переданной канцлеру ноте Первый Консул изъявляет чрезвычайное удивление вмешательством Императора в дела Франции; что он лишь воспользовался своим правом нака­зать заговорщиков и уверен, если бы сам Александр узнал, что в двух милях от границы находится один из убийц Павла I, то, несомненно, велел бы арестовать его. Полагаю, вы понимаете всю силу сего удара. <. •>

Дюрок, Жерар Кристоф (1772—1813)—герцог Фриульский. Великий мар­шал двора Наполеона I, постояный его спутник, начиная с похода 1796 г. Убит на другой день после Бауценского сражения.

² Алопеус Максим Максимович (1748— 1822)—дипломат. Директор Канце­лярии Коллегии Иностранных Дел. Посол в Берлине (1790—1807). Чрезвы­чайный посол в Лондоне (1807). Участник Аахенского конгресса. С 1820 г. в отставке.

12. БАРОНЕССЕ де ПОН

(ИЮЛЬ 1804 г.)

При всем моем к вам уважении, Милостивая Государыня, не могу согласиться с мнением вашим касательно того великого свер­шения которое привлекает к себе взоры целой Европы и которое представляется мне единственным во всей истории. Вы видите в этом окончательное установление и укрепление зла, а я, напро­тив,— благоприятное во всех отношениях событие. Более внима­тельное рассмотрение лишь утверждает меня в сем чувстве, и вот почему.

Всему свету ведомо, что есть как благие перевороты, так и пре­ступные в самой своей основе узурпации, коих Провидение удо­стоило печати законности, допустив для них долгое владычество. Кто сомневается в том, что Вильгельм Оранский[26] был преступный узурпатор или что Георг III³ — законнейший монарх?

33

Если дом Бурбонов окончательно устранен, quod abominor*, укрепление правительства во Франции есть благо. Для меня Бо­напарте значительно лучше как король, нежели простой завоева­тель. Сей императорский фарс нимало не прибавляет ему власти, но зато безвозвратно уничтожает то, что называют французской революцией, а именно революционный дух, поелику для самого могущественного монарха Европы отныне будет теперь столь же необходимо умертвлять сей дух, насколько прежде должен он был поддерживать и возбуждат^ оный, дабы достигнуть своей цели. Теперь мы можем опасаться лишь тамерланических революций, то есть завоеваний. Но в этом отношении сам титул ничего не зна­чит, прежде опасность была все та же, и даже более; ибо закон­ный титул (хотя бы только по видимости) в какой-то мере огра­ничивает его владетеля. Не приходилось ли вам замечать. Мило­стивая Государыня, что среди дворян, которые на самом деле являются лишь отпрысками былой суверенности, есть семейства, износившиеся в буквальном смысле слова? То же самое может произойти и в королевской фамилии вследствие даже физических

причин, каковые никто упорно не желает видеть, хотя было бы весьма полезно знать их ради возможного предотвращения; впро­чем, предмет сей мог бы завести меня слишком далеко. Дошел ли дом Бурбонов⁴ до того состояния, чтобы повторить неизбежное падение Каролингов⁵? Так говорят во Франции сторонники ново­го человека⁶; однако у меня есть весьма веские причины полагать противоположное, и мне хотелось бы верить в свою правоту, ибо я более всего привязан к сей династии, ежели не считать той, кото­рая дала мне все⁷. Французские Бурбоны, конечно, ничуть не ху­ же прочих владетельных домов; в них много ума и доброты. Более того, они пользуются тем уважением, которое происходит от их древнего величия; наконец, они постигли ту науку, каковая всегда приносит несчастья. Однако хоть я и считаю их весьма пригодны­ми пользоваться властью, но зато совершенно неспособными вос­ становить ее. Для сего, несомненно, надобен гениальный узурпа­тор с твердой и даже жестокой рукою. И даже его преступления бесконечно способствуют этому, ибо есть две вещи, которые не может использовать законная власть. Что сделал бы король по­среди этих развалин? Или вступил бы в сделку с предрассудками, или растоптал бы их, но тогда они сызнова и окончательно низ­вергли бы его. Пусть действует Наполеон, пусть бьет французов своей железной палкой, пусть хватает, стреляет и ссылает всех, кто мешает ему; пусть создает Императорские Величества и Вы­сочества, маршалов, наследных сенаторов и вскорости, не сомне­вайтесь в этом, орденских кавалеров; пусть начертывает лилии в своем пустом гербе и пр. и пр. И тогда, Милостивая Государы­ня, сколь бы ни был глуп народ, у него достанет ума сказать: «Значит, правда, что великая нация не может иметь республикан­ское правление! Значит, правда, что надобно покориться хоть ка­кому-нибудь скипетру! Значит, правда, что равенство есть лишь химера!» Столь простые идеи представятся тогда всем умам, но, повторяю, только в том случае, если исходить они будут не от ко­роля, ибо иначе раздастся единый вопль: «Вот он возвращается со своими герцогами, орденскими лентами и пр. На что нам вос­станавливать сии ненавистные отличия?» <...) Итак, я повторяю мою ужасную дилемму: или дом Бурбонов износился и обречен тем судом Провидения, для которого нельзя искать причин, и в сем случае, какой бы ни была новая монархия, начинающая новую за­конную династию, она есть благо; или же сие августейшее семей­ство должно возвратиться на свое место, и тогда для него нет ни­чего пдлезнее временного правления Бонапарте, который устре­мится к собственной своей погибели и восстановит все монархи­ческие основы, причем это не будет ничего стоить законному го­сударю. Я не знаю будущего, но уверен, что тот, кто говорит: «Все кончено!», — ничего в этом не смыслит. Напротив, коронация Бонапарте увеличивает шансы й$роля, у которого, к сожалению, слишком много противу него предубеждений. Уже давно сражаюсь я по мере своих сил с оными и заслужил этим совершенно неожи­данное мною и весьма почетное его одобрение. Впрочем, оставим

сей предмет. Я говорю только: всякое чувство ненависти к узур­патору оборачивается любовью к претенденту. Именно так, на­деюсь, возникнет надобное законному королю понимание. <. .) Отрешаясь, насколько сие возможно для человека, от всех иллю­зий, я полагаю, что Бонапарте не сможет основать новую дина­стию.

Ежели бы письмо сие было книгою и я мог бы углубиться в выработанную мною метафизику, может быть, я и сумел бы убе­дить вас. Однако изберем самый краткий путь — путь опыта. По­литика подобна физике. В ней пригодно лишь то, что дает опыт. И я говорю: откройте историю и укажите мне обыкновенное част­ное лицо, которое вдруг поднялось бы на высшую ступень и осно­вало королевскую династию, — сего никто еще не видывал. Отсю­да я могу заключить, что таковое невозможно, ибо никогда среди бесконечных политических хитросплетений сие не происходило. Карл Великий⁸ наследовал Пипину⁹, могущественнейшему тогда во всей Европе. Он возведен был на престол, так сказать, силою самих событий. Сменивший Каролингов Гуго Капет ¹⁰ был герцо­гом Парижским, его