Петербургские письма

казалась благодаря этому еще больше, а широкий и высо­кий лоб еще более внушительным. Сразу обращали на себя вни­мание прекрасные голубые глаза, полные света и окаймленные сохранившими свою черноту бровями. Прямой нос, крепкие щеки, большой и словно созданный самой природой для красноречия рот; выдающийся, как будто бросавший вызов подбородок и, на­конец, полуулыбка, наполовину доброжелательная, наполовину саркастическая, — таково было лицо этого человека, свидетель­ствовавшее о том, что он знает себе цену и хотя по чрезмерной гордости не слишком показывает ее другим, все-таки не прочь дать это почувствовать. Его вежливость, хотя и безупречная, ско­рее держала собеседника на расстоянии, чем приближала к нему, а разговор представлял собою нескончаемый монолог. Жизнь его по своей размеренности можно было сравнить с циферблатом ча­сов, разделенным по минутам. Он, вставал до света и начинал день с молитвы и чтения псалмов. Часто шел к ранней обедне, на ко­торую ходят набожные слуги, пока их господа еще спят; потом писал до обеденного часа. После обеда один или в обществе кого- нибудь из нас отправлялся, держа в руке трость с золотым набалдашником, на прогулку. При этом он то и дело останавли­вался, чтобы сделать какое-нибудь замечание или рассказать слу­чай из своей жизни в Сардинии или России. Он страстно любил стихи и немало сам сочинил их в часы досуга. После долгого про­ менада он возвращался домой, и беседа продолжалась до самого ужина, оживляемая его братьями и племянниками и вертевшаяся главным образом вокруг собственных его сочинений» [20]

17

Величайшая заслуга Жозефа де Местра заключается в том, что он одним из первых с силой и выдающимся литературным та­лантом показал всю пагубность для человечества ложных идеалов свободы, равенства и извращенно понятой справедливости. Крат­ко суммируя идеи де Местра, прибегнем, не претендуя на лучшее, к их изложению, сделанному Владимиром Соловьевым: «<.. .> он не допускает принципиального и окончательного противоположения и разрыва между верою и знанием; он предсказывает в будущем новый великий синтез религии, философии и положительной науки в одной всеобъемлющей системе. Непременное условие такого син­

теза — сохранение правильного порядка между тремя областями единой истины. Этим объясняется ожесточенная вражда де Местра против Бэкона, которого он обвинял в разрушении порядка по­становкою на первый план естественных наук, которым по праву принадлежит лишь последнее место. Критика философии Бэкона, несмотря на сухость предмета, — одно из самых страстных про­изведений де Местра. Успех философии Бэкона и ее всестороннее влияние есть, по мнению де Местра, настоящая причина всех ано­малий в новой европейской истории. <...) Участие народа в делах управления есть фикция, лживый призрак. Такова же и идея ра­венства. „Вы желаете равенства между людьми потому, что вы ошибочно считаете их одинаковыми <...), вы толкуете о правах человека, пишете общечеловеческие конституции; ясно, что по ва­шему мнению различия между людьми нет; путем умозаключения вы пришли к отвлеченному понятию о человеке и все приурочи­ваете к этой фикции <...). Выдуманного вами общечеловека нигде на свете не увидишь, ибо его в природе не существует. <...) По­ этому перестанем витать в области отвлеченных теорий и фикций и станем на почву действительности. <. .) Всякая писаная кон­ституция есть не что иное, как лоскут бумаги. Такая конституция не имеет престижа и власти над людьми' Народная жизнь и раз­витие должны быть проникнуты единством мысли и сознания, а мыслить сообща нельзя; всякое совещание и соглашение при­водит неизбежно к сделке, а это вносит искусственные приемы и ложь в общественные отношения, искажая этим здоровое течение народной жизни. Пресловутые права человека и гражданина — только замаскированное желание как можно менее нести обязан­ностей гражданина; права сословия — только стремление создать государство в государстве. При аристократическом режиме нация раскалывается, при демократическом — она крошится, и затем от нее не остается ничего, кроме буйной пыли. Лучшие люди страны отнюдь не должны заботиться о каких-либо правах; они должны только нести особые обязанности. Высшее сословие в государстве может этим только гордиться, ибо.чувство долга и сознание обя­занностей очищает и облагораживает, а претензия на права озло­бляет и делает мелким и придирчивым» [21]

Касаясь того общеевропейского переворота, свидетелем кото­рого он оказался, де Местр писал: «<. .) это была великая и страшная проповедь божественного Провидения к людям, состояв­шая из двух частей. Ре^цпюции, говорилось в этой проповеди, про- исходят'только от злоупотреблений правительства; это первая часть, обращенная к государям. Но злоупотребления все-таки не­сравненно лучше революций; это вторая часть, обращенная к на­родам».

Имя Жозефа де Местра стало знаменем целой эпохи в разви­тии политической мысли, как для его современников, так и для

потомков: «<...) под руководством Жозефа де Местра была сде­лана попытка уничтожить ту революцию в умах, которая привела Европу от Ренессанса в Век Просвещения» [22] «Одним из наиболее примечательных фактов истории Европы прошлого века является, несомненно, католическое пробуждение. <. .) католицизм сумел преодолеть период своей наивысшей депрессии, который падает на вторую половину XVIII века, и нашел в себе силы развернуть свою деятельность в мире. <...) <Жозеф де Местр) был идейным вдохновителем католического пробуждения и вернул католицизму наступательный характер его идей»[23] Действительно, он призы­вал идти назад, но ведь это был призыв повернуть вспять от края пропасти. Только для поверхностного и предубежденного взгляда его идеи кажутся чем-то безнадежно устаревшим. Призраки сво­боды и равенства, против которых он боролся всю свою жизнь, до сих пор преследуют и соблазняют человечество, и если оно не хо­чет слышать голос мудреца, это отнюдь не опровергает его истин.

19

Д. Соловьев

ПЕТЕРБУРГСКИЕ ПИСЬМА 1803-1817

1. Г-ну ГАБЕ

23 ИЮНЯ (3 ИЮЛЯ) 1803 г.

<...) Долгом своим поставляю заметить, что Его Величество ¹ не должен надеяться на многое от российского Императора². Это добрый и превосходный человек, исполненный гуманности, но что касается силы характера, оная оставляет желать много большего. Один из его камергеров уверял меня, будто сам слышал, как он со смехом говорил о делах короля и о подлости французов, словно о некой ловкой проделке. Здесь все зависит от министров. Прежде всего надобно использовать влияние графа Моркова[24].

Тем временем лишь за один месяц обстоятельства перемени­лись сильнейшим образом. Когда я приехал сюда, ледяной прием кабинета навел на меня смертельную тоску. Несомненно, надежды на прогремевшую бы по всему миру личную привязанность Импе­ратора погребены с Павлом 1⁴. <. .)

У графа Моркова и вправду была сцена с Бонапарте⁵, но со­всем не такая, как говорил английский посланник⁶, который иногда позволяет себе цитировать газеты. Бонапарте сам призвал Моркова, дабы узнать, какими предложениями русского Импера­тора тот может похвалиться. Морков же без обиняков заявил ему: «Вы разрушаете Европу, и весь свет будет против вас» — и еще тысячу подобных вещей, так что в конце концов Первый Консул сказал: «Хорошо же! Я отдаюсь в руки российского Императора, пусть он кроит, как ему заблагорассудится». (Великие, воистину великие слова!) Герцог де Серра-Каприола⁷, самый осведомлен­ный среди дипломатического корпуса, не сомневается, что позавче­ра курьер привез генералу Эдувилю⁸ все полномочия для догово­ра с Императором. <...)