Петербургские письма

<. .) Несмотря на все мои старания, мне не удается- в полной мере служить Королю. Во-первых, великим неудобством является отсутствие книги записей. Что скажет мой преемник, когда не отыщет ни единой моей строки? Я не имею возможности сооб­щаться так, как хотелось бы, с Лондоном и Веной. На моем месте весьма важно получать много писем, но для сего надобно и много писать самому: шифрование, разборка шифра, заметки, промемо- рии, корреспонденция; мне просто не справиться, особливо здесь, среди самого рассеянного в свете города, где напрасная трата времени есть необходимость и даже долг. Расстояния тут просто чудовищны. Приходится ехать на прием за целое лье или даже два; а здесь возвращаются оттуда так, словно переходят с одной улицы на другую. Во всех приличных собраниях к столу садятся после полуночи; наконец, весь образ жизни здесь совершенно не­возможный. Если бы я^захотел отказаться от двух-трех приглаше­ний, на меня стали бытаютреть, как на монаха-траппистаи вско­ре просто забыли бы о моем¹ существовании, так что я никого не видел бы и ничего не знал. Петербургская жизнь неприятна мне свыше всякой меры, но никак нельзя отставать от всех. Единствен­ная хорошая сторона — это.то, что репутация всегда приходит раньше нас, и меня судят согласно оной, почитая за великого фи­лософа, друга уединения и наук, хотя самому мне кажется, что веду я жизнь младшего лейтенанта. Наконец, мне надобен секре­тарь, но нет ничего труднее, чем найти такового. Прежде всего, если заводить секретаря посольства, то придется и представлять его в подобном качестве; завтра же он получит отовсюду пригла­шения, и ему потребуется экипаж. Даже если у него будет две лошади, как у второстепенных ремесленников и купцов, это обой­дется в 80 рублей каждый месяц. Вы не можете себе представить, что значит экипаж в Петербурге, — рубашка и та не столь здесь необходима. Если, к несчастью, вы дадите ему право пользоваться моей каретой, то поссорите его со мной, и через две недели мы будем кидаться друг на друга с ножами. <...) Кроме сего, секре­тарь посольства должен быть представлен по всем правилам эти­кета, и надобно, чтобы он соответствовал сему во всех отноше­ниях— превосходно владел французским языком и умел держать себя в любом обществе. <...)

Наконец, он должен быть молод. Здесь тридцатилетний чело­век уже стар для дам, и если вас приглашают даже в сорок, то лишь из чистой любезности. (Далее шифром.) Более того, жела­тельно, чтобы он был танцором, рисовальщиком, актером и, самое главное, хорошим музыкантом; иными словами, среди этого са­мого пустого и безнравственного во всем свете общества мне на­добен человек, коего я мог бы использовать при женщинах, дабы вызнать секреты их мужей. <...)

Трапписты — члены монашеского ордена, основанного в 1636 г. аббатом французского монастыря Ла-Трапп Арманом Жаном де Ранее. Орден траппи­стов отличался строгими аскетическими правилами.

Кьялламберто, Доменико Симоне Амброзио (1754—1803) — граф. Сардинский государственный деятель и дипломат. Член Сената Пьемонта (1791), первопри­сутствующий ведомства внутренних дел (1794), посол в Риме (1796), военный министр (1799), государственный секретарь (1800).

6. Г-ну ГАБЕ

17 (29) СЕНТЯБРЯ 1803 г.

<...) Воронцов¹ удаляется в Москву, и Чарторыйский² сдела­ется теперь всесилен. Он высокомерен, скрытен и неприятен, хотя и не сверх меры. Сомневаюсь, что поляк, который претендовал на корону, может стать настоящим русским и нелицемерным другом французов. Однако не думаю, чтобы он слишком любил и нас,— а посему перемена эта весьма мне не по вкусу. Князь молод, что и надобно теперь в Петербурге, где генералами становятся двад­цатипятилетние. Он сказал кому-то: «А на что нам этот сардин­ский король?» Да ведь он очень важен для вас, ибо дело идет о праве монархов и особливо касается чести вашего же Государя. Императоры не умирают; то, что обещал Павел, должен испол­нить Александр.

Во время разговора с князем Белосельским ³ речь зашла о Мор- кове, и князь употребил касательно него самые жесткие и оскор­бительные выражения. «Однако же, — возразил я, чтобы вызвать его на дальнейшую откровенность,—-он весьма любим графом Во­ронцовым.»— «А это потому, что они связаны одной цепью'под­лости, ибо сам канцлер — мерзавец и плут». (Прошу простить сии округлые слова, привожу их, дабы вы лучше поняли, что это за господа.) Я хотел знать мнение о сем персонаже г-на де Стеддин- га⁴ — одного из наиболее уважаемых мною людей. Он. сказал с обыкновенным своим хладнокровием: «Полагаю, это был плут до того, как добился своего счастия, но потом, мне кажется, он стал следовать лучшим принципам.» Доверьтесь сему мнению. Граф Морков уже давно состоит в связи с некой г-жой Юсс[25], быв­шей актрисой. Он имел от нее несколько детей, хотя она и заму­жем, но все они умерли, кроме одной-дочери⁶, которой Император позволил носить титул графини Морковой. Здесь всему этому удивляются не более, чем восходу и заходу солнца. Если граф Морков возвратится в Париж, то все наши надежды будут висеть на юбке этой женщины. <...)

Не думайте, что я не вполне справедлив к англичанам. Я вос­хищаю^ их правительством (впрочем, считаю, что хотя и можно, но отнюдь не обязатётно переносить его в другие страны); пре­клоняюсь перед их уголовными законами, ремеслами, наукой, их общественным духом и пр. Однако во внешней политике все это испорчено несносными национальными предрассудками и столь же безмерной, сколь и неблагоразумной гордыней, которая оттал­кивает другие нации и препятствует объединению ради благого дела. Как-то я говорил об этом барону Стеддингу: «Видите ли, ве­личайшая трудность нашего необычайного времени состоит в том, что дело, вызывающее симпатию, защищается той нацией, к кото­рой никто не чувствует никакой симпатии». — «Вы сказали это,— отвечал он смеясь, — и дело сразу вполне разъяснилось».

На сих днях у меня была длительная беседа с английским по­сланником и секретарем баварской миссии. Впервые завел я с ни­ми речь о большой политике: «Всякий порядочный европеец должен быть сейчас с вами именно потому, что он европеец. Если бы я был монархом, смертельно вас ненавидящим и всю жизнь ведущим войну с вами, сегодня я встал бы за вас, поелику дело идет о всей Европе. Когда два благородных человека дерутся на дуэли и на них вдруг нападает общий враг, они сразу же объеди­няются противу него, хотя бы ради того, чтобы иметь возможность завтра проткнуть друг друга». <...)

Воронцов Александр Романович (1741—1805)—граф. Государственный деятель и дипломат. Поверенный в делах в Вене (1761), затем в Англии. При Екатерине II сенатор и президент Коммерц-Коллегии. Канцлер (1802—1804). Проводил политику союза с Австрией и Англией против Наполеона.

2 Чарторыйский, Адам (1771—1861)—князь. Польский и русский государ­ ственный деятель. Один из близких друзей Александра I. Член Негласного Ко­митета. Товарищ министра (1802) и министр иностранных дел (1804—1806). Сенатор Королевства Польского (1815). Во время польского восстания 1830— 1831 гг. глава национального правительства. Затем в эмиграции, где был объ­явлен своими сторонниками «королем де факто» (1834). «То, как князь пони­мал современную Европу, граничило с мелодрамой и Апокалипсисом, и есть основания предположить, что в это время на него влиял и Жозеф де Местр, <... который) был уже широко известен своими «Рассуждениями о Франции» (1797) и очень быстро стал влиятелен в столице, благодаря своей общительной натуре, изысканным манерам и страстному противостоянию французской рево­люции. Они часто встречались у Строгановых и горячо спорили, что побудило де Местра назвать князя «гордым, обманчивым и умеренно неприятным». Они расходились по фундаментальнейшей проблеме — возможности просвещенного прогресса, хотя сам Чарторыйский и полагал, что дистанция между ними была не так велика, как думал де Местр. И все-таки <...) было мало общего между рационализмом князя и теоретическими предпосылками идеологии де Местра. Де Местр считал войну и страдания неотъемлемой частью божественного по­рядка, в то время как Чарторыйский мечтал о вечном мире; де Местр дружил с иезуитами, которые были отвратительны Чарторыйскому; де Местр пытался убедить Александра, чтобы тот после Реставрации не настаивал на введении в Пьемонте конституции, а Чарторыйский полагал конституционное правление основой мира и прогресса» (Zawadzki W Н. A Man о! Honour: Adam Czarto- rysky as a Statesman of Russia and Poland. 1795 —1831. Oxford, 1993. P. 104).

3 Белосельский-Белозерский Александр Михайлович (1752—1809)—князь. Дипломат и писатель. При Екатерине II посланник в Дрездене и Турине. В цар­ствование Александра I обер-шенк. Был в дружеских отношениях почти со всеми известными европейскими писателями.

4 Стеддинг, Карл Людвиг Богислав (1746—1837) — барон. Шведский фельд­