Петербургские письма

7 (19) ОКТЯБРЯ 1812 г.

<...) В соответствии с теорией, которую Ваше Превосходитель­ство имело возможность усмотреть в последних депешах моих ка­сательно выигранных и проигранных баталий, вы не можете сомне­ваться в мнении моем о битве при Бородине (или Можайске): по­беждать —¦ это значит идти вперед, отступать — быть побежден­ным. Москва отдана, сим все сказано. Удержание поля битвы на несколько часов и число убитых — это все вздор; надобно смот­реть лишь на последствия. Французы не только приписывают себе победу в официальных бюллетенях, что само по себе ничего не до­казывает, но говорят о том же и в частной переписке, известной по перехваченной корреспонденции. Особливо заметил я те письма, кои писал интендант армии Дарю ¹ к любезному нашему Талейра- ну; он пишет совершенно бесхитростно: «Победа решилась в нашу пользу только к десяти часам». Однако и это, в конце концов, ничего еще не значит. Но где они? Вот в чем вопрос. Чего они до­стигли? Одному только Господу Богу сие известно, а если знает кто-нибудь, то молчит.

В обществе я никогда не оспариваю таланты фельдмаршала Кутузова, но Вашему Превосходительству могу сказать, что бли­стал он только противу турок, а ныне стал дряхл и уж никак не ровня тому дъявольскому гению, с которым должен бороться. <. .)

Найдите, г-н Граф, на карте город Борисов (у Березины, Мин­ская губерния), здесь главный угол игры в трик-трак, скоропо­стижно захваченный французами; русские же по непростительной ошибке позволили им это. Именно сюда направится Наполеон, ежели придется ему отступать, и именно с сей позиции будет очень трудно его сбить. Когда вы узнаете, что она взята, почитайте сие за великую весть. Но даже при самых благоприятных обстоятель­ствах кто может льстить себя надеждою на близкие дни успокое­ния? Я не осмеливаюсь, да и не желаю заглядывать в будущее.

Каковы уроки, г-н Граф! Какие примеры, если бы только все примеры не были напрасны! Вообразите вместо всех сих великих министров, которые вот уже двадцать лет разыгрывают всяческие хитрости на мировой арене, вообразите, повторяю, братьев капу­цинов², кои вместо сего учили бы хранить свое добро и уважать чужое: повсюду царил бы мир, а каждый монарх оставался бы повелителем в своей стране. Что произвел прискорбный раздел Польши? Это рубашка кентавра: все надевшие ее обожглись. Что выиграл могущественный король Франции, захватив крошечный островок, населенный дикарями³? Он нашел там Бонапарте и при­вел его в Париж. Что выиграл он, поддерживая бунт англо-аме- риканцев? Его офицеры привезли оттуда революцию. Каков окон­чательный результат безоглядного макиавеллизма Фридриха И? Созданная им империя не пережила даже его кафтана, который теперь выставлен на всеобщее обозрение в Париже и т. д. и т. д.

Но мы с вами, г-н Граф, уже много прожили, чтобы надеяться на улучшение человеческой натуры. Все примеры бесполезны, и всегда вокруг эшафотов будут залезать в карманы. <...)

P. S. 8/20 сентября у деревни Черговица генерал граф Лам­берт⁴ разбил австрийский корпус и взял три знамени, принадле­жавшие славному некогда полку Орелли⁵ Говорят, будто они были вышиты руками императрицы Марии Терезии⁶. Император отослал их в Вену как заблудившиеся на дороге дружественные знамена; вот поступок истинно благородного человека. <. .)

Дарю, Пьер Антуан Ьрюно (1767—1829) — граф. Французский государ­ственный деятель. Историк. Начальник интендантства (1805, 1807, 1809). Упол­номоченный при подписании мира в Пресбурге, Тильзите и Вене. Государствен­ный секретарь (1811). Пэр Франции (1818). Член Академии (1828). Автор тру­дов по истории Венеции и Бретани.

2 Капуцины — ветвь монашеского ордена францисканцев с чрезвычайно строгим уставом; основана в 1529 г. Первоначально — насмешливое прозвище, относившееся к остроконечному капюшону этих монахов.

3 Крошечный островок, населенный дикарями —¦ имеется в виду родина На­ полеона остров Корсика (см. прим. 15 к письму 110).

225

4 Ламберт Карл Осипович (1773—1843)—граф. Генерал-от-кавалерии. Се­ натор. Сын французского эмигранта. С 1793 г. на русской службе. В 1812 г. генерал-майор, командир кавалерийского корпуса в 3-ей Армии.

15 Заказ № 82

5 О'Рейэли (Орелли), Андреас (1740—1842?) — граф. Уроженец Ирландии. Австрийский фельдмаршал. Отличился в Семилетнюю войну и во время кам­пании против турок. Участник наполеоновских войн. При Аустерлице, командуя кавалерией, спас австрийскую армию от полного разгрома.

6 Мария Терезия (1770—1780)—эрцгерцогиня австрийская, королева Вен­грии и Чехии, великая герцогиня Тосканская. Римско-германская императрица (1740—1780).

140. ГРАФУ де БЛАКА

16 (28) ОКТЯБРЯ 1812 г.

Любезнейший Граф,

Пишу к вам вне себя от радости: или я глубоко заблуждаюсь, или Бонапарте окончательно пропал. Здесь даже и думать нечего. Его Величество Промысел Божий повелевает человеческому ра­зумению умолкнуть, и происходит лишь то, что должно произойти. К чему пришли бы мы, исполнив свой долг на Немане? Был бы заключен мир, ибо именно сего втайне желал каждый, и тогда все осталось бы в прежнем своем виде. Вместо сего мы совершили все мыслимые ошибки, какие только возможны на войне. Фран­цузы вторглись в Россию. Наполеон нимало не сомневался, что продиктует мир, опираясь на .влияние расположенного в его пользу канцлера. Он бросился на Москву в уверенности уйти по­бедителем с мирным договором в кармане. И что же? Русская армия без страха и упрека отступила на 1.500 верст, побивая не­ приятеля всякий раз, когда сталкивалась с ним, и в течение це­лых трех месяцев продолжала ретироваться, не давая французам возможности рассеять или окружить хотя бы один из ее корпусов, разбросанных на пространстве в 300 верст. Наполеон заговорил о свободе, но его презрели, а каждый крестьянин собственными своими руками сжег родной дом и бежал от французов.

После кровавой Бородинской (или Можайской) баталии на­летел он на столицу, надеясь, что меньшие числом русские примут сражение ради спасения города. Ничуть не бывало, русские ска­зали: «Входи, но мира не будет». Он вступил в Москву и хладно­кровно сжег сей огромный город. Но ему снова сказали: «Жги, но мира не будет». А тем временем со всех сторон прибывали рус­ские рекруты; одушевление народное достигло неистовства, и ли­ния сообщений у французов оказалась под угрозой с обоих кон­цов. Вот тут-то он почувствовал, что попал в мешок, и перепу­гался, как бы его в нем не завязали. Он стал отпускать русских с паспортами в Санкт-Петербург, дабы они передали его слова, но сл)Чиать сие никто не хотел. Тогда попытался он своей авгу­стейшей рукою писать к Российскому Императору: никакого от­вета. Дело принимало угрожающий оборот. Бонапарте послал в главную квартиру Лористона, которого князь Кутузов принял в присутствии нескольких офицеров, в том числе английских'. Лористон говорил о мире и забвении зла. Князь отвечал ему, что не желает и слышать таких слов, пока хоть один француз остается во владениях Императора. Тогда сей Missus Dominicus[88]

спросил, нельзя ли передать письмо к Его Императорскому Вели­честву. «Я могу, — ответствовал фельдмаршал, — принять его в открытом виде, и если там есть хоть одно слово о мире, оно не может быть отослано — так мне приказали». И вот никакой на­дежды на мир, а зима тем временем приближается, провиант тает, уже едят лошадей, кошек и несчастных ворон, которые, как вы помните, здесь почти домашние. Нет ни одежды, ни обуви; обозы захватывают, порох взрывают, курьеров излавливают; мы уже читаем в Петербурге собственноручные его письма к куму Савари, к Сенату и даже к бедной Марии Луизе. В сем уже весьма инте­ресном положении придумал он отправить зятя своего Мюрата с пятьюдесятью тысячами за 5 верст от русских, а сам (как ни странно) оставался в Москве при своей двадцативосьмитысячной гвардии, так что между ним и Мюратом было 60 верст. Случи­лось неизбежное.