Петербургские письма

3 Сципион — по всей вероятности, Публий Корнелий Сципион Африканский Старший (ок. 235—183 до и. э.), римский полководец и политический деятель. Победитель Ганнибала при Заме.

160. П. В. ЧИЧАГОВУ

14 (26) ДЕКАБРЯ 1814 г.

Как вы поживаете и что поделываете, любезнейший мой адми­рал? Каковы теперь ваши^намерения? Здесь все, кто любит и знает вас (для меня это синонимы), ждут хоть каких-нибудь при­знаков вашего существования, однако неизвестность переходит уже всякую меру. Я решился нарушить молчание и обещал луч­шему другу моему г-же С<вечиной?> ¹ попенять вам и за себя, и за нее. Самое же непонятное то, что превосходный брат ваш² то ли по истинному неведению, то ли из осторожности утвер­ждает, что знает о вас не более нашего и ни в чем не может удовлетворить наше любопытство. <...)

С 11 (23) октября я воссоединился с женой своей и детьми и занимаю дом, в котором вы жили последнее время. Немалую часть жизни провожу я в том самом кабинете, где мы столь часто рассуждали с вами. Бюро жены моей стоит на месте вашей ку­шетки. Я много украсил сии апартаменты, но, к сожалению, не придумал еще способа расширить их, и сие вынуждает меня искать себе другое жилище. Приезжайте, г-н адмирал, приезжайте к нам: мне вовсе не стыдно предстать перед вами в полном до­

вольстве своей судьбой. Но ежели явитесь вы посмотреть на мой дом, то сразу же увидите еще одно доказательство того, что Фор­туна на самом деле отнюдь не дарует свои благодеяния, а про­ дает их. Таковое счастие не могло быть дано мне безвозмездно. Всеобщее возрождение еще глубже низвергает меня в пропасть. Несчастное отечество мое раздроблено и погублено. Я оказался на белом свете один, без состояния и даже в некотором смысле без государя. Чужой для Франции, чужой для Савойи, чужой для Пьемонта, я остаюсь в полном неведении относительно своего будущего. Желания мои сводились только к тому, чтобы не пере­менять занимаемого места, несмотря на те тернии, которые по­ стоянно ранили меня; надеюсь лишь, что тот, кто до сего времени устраивал все мои дела, не оставит сего и до конца дней моих. Несмотря на желание мое остаться в сей стране, какое-то непо­нятное внутреннее чувство все-таки грозит мне переменою места. Я говорю грозит, ибо совершенно не доверяю самому себе и одна мысль о чем-то новом приводит меня в ужас. Я люблю Россию <...), у меня здесь превосходные друзья, и сама привычка забила до конца все гвозди, соединяющие меня с ней. Надеюсь, вы одоб­рите меня; в противном случае приезжайте указать мне на мои заблуждения. <.. .>

1 Г-жа С. — по всей вероятности, религиозная писательница София Пет­ровна Свечина (1782—1859), дочь статс-секретаря Екатерины II П. А. Соймо- нова. Семнадцати лет по настоянию отца вышла замуж за генерала Свечина на 24 года старше ее. Получила французское воспитание и находилась под большим влиянием Ж. де Местра. (См.: Pichard A. M-me Swetchine et le comte de Maistre. Bordeaux, 1864.) В 1817 г. переселилась в Париж и приняла като­личество. Ее парижский: салон выделялся своим клерикальным направлением. Сочинения С. П. Свечиной имеют характер благочестивых размышлений. В своих письмах к Роксандре Стурдза она так характеризовала Ж. де Местра: «<. .> граф де Местр, как охотничий пес, с невероятного расстояния чует все, что прямо или косвенно относится к идеям сего века; он беспощаден ко всему, где есть хотя бы легкое отклонение от основополагающих принципов. Тогда уже нет никакого прощения, сколь бы убедительно ни было красноречие и какой бы высоты ни достигали мысли и чувства»; «Лицо его, столь холодное, скрывает глубоко чувствующую душу» (Lettres de madame Swetchine. Paris, 1881. Vol. 1. P. 20, 35).

2 Чичагов Василий Васильевич — брат П. В. Чичагова. Других сведений об этом лице не найдено.

1G1. ГРАФУ де ВАЛЕЗУ

{ДЕКАБРЬ 1814 г.)

17*

259

<...) Поелику выразили вы некоторые сомнения касательно потребной для меня суммы, почел я необходимым, сколь сие для меня ,ни неприятно, препроводить вам перечень всех вынужден­ ных расходов, из коего явствует, что они превышают 40.000 руб­лей. Пусть Его Величество сам решает о сем деле. Каковы его желания? Я же готов ко всему. Может быть, сочтут для меня не­обходимым покинуть двор и столицу и переехать из моей тру­щобы в лавчонку? Пусть мне только скажут, все будет в точности исполнено. Но невозможно оставаться в теперешнем моем поло­

жении, числясь посланником, а на самом деле не будучи таковым, не зная, что говорить и что скрывать и слывя уже, быть может, человеком смешным и неучтивым. — В конце концов, г-н Граф, все будет так, как угодно Королю, но, по правде говоря, мне со­вершенно непонятно, чем я заслужил его нерасположение. Уже прошло почти тринадцать лет, как в Риме мне было сказано: «Не сомневайтесь, когда король возвратит себе престол, он сде­лает все, чтобы удовлетворить вас». Горькая и пророческая улыбка невольно явилась на уста мои, и ныне вижу я, сколь спра­ведлива была сия машинальная гримаса. Каких еще доказа­тельств надобно мне, чтобы понять свое положение? Ко времени счастливого возвращения Короля семейство мое находилось под его эгидою; по крайней мере, могли бы поступить с ним так же, как и со всеми другими. Мы не привередливы, и в нас есть до­вольно такта, чтобы придать высочайшую цену наималейшей ми­лости. Однако же сын мой возвратился к своему отцу и к Его Императорскому Величеству, не получив ни единого знака благо­воления, что само по себе есть уже достаточно красноречивое свидетельство. Как только уведомился я о возможности воссоеди­нения с семейством моим, то поспешил написать своей жене: «Не выезжайте до тех пор, пока не станут известны намерения Его Величества». Письмо мое запоздало и было переслано мне назад. А жена моя совершила точно такую же ошибку, что и я в 1803 году: она уехала, проявив наивную доверчивость; теперь на мне лежит невыносимая тяжесть, и не осталось ничего, кроме отчаяния. Когда после всех моих трудов, тягот и лишений ока­зался я в том положении, каковое уготовано мне письмом вашим от 25 июня, меня обуревают чувства, не поддающиеся описанию. Жена моя совершенно напрасно винит во всем себя и говорит: «Это я погубила вас», как будто она виновата в столь невероят­ном деле! Ведь я все равно решился выписать ее сюда даже на собственную погибель, когда стало вполне очевидно, что Его Ве­личество во всем мне отказывает. Всему есть предел. Тринадцать лет разлуки с семьей — вполне достаточное доказательство вер­ности своему долгу верноподданного. Но есть и другой долг, не менее высокий, который тоже требует исполнения. Что бы ни случилось, я обязан был соединиться с моей женой и детьми.

Королей и министров постоянно обманывают, и им приходится быть осторожными; но подозрительность сия приносит и большое зло: когда случайно на пути их встречается честность, они об­ращаются с нею, как со всем прочим. Обыкновенный человек про­сит: «Мне нужно 60.000 ливров». На сие Король пожимает пле­чами и говорит: «Хватит и сорока тысяч». Все правильно. Но когда является порядочный человек и в подобном же положении просит: «Клянусь честию, мне надобно 40.000 ливров», неужели вы скажете: «20.000 вполне достаточно»? Вот, г-н Граф, заблу­ждение, из-за которого появляются мошенники. Большинство лю­дей подвержено слабостям; они говорят: «Раз истина наказуема, будем делать то, что приносит успех». <...)

Г-н Граф, отнюдь не выходя за пределы субординации, я вы­нужден заявить, что по всей справедливости нельзя принуждать меня за свой собственный счет перевозить сюда семейство мое и обосновываться с ним здесь. <...) Таковое положение является для меня наитруднейшим из всех, какие только можно предста­вить. Мне надобно иметь под рукою определенную сумму, дабы смочь в зависимости от обстоятельств бросить якорь здесь или там. Намерения мои, г-н Граф, вполне разумны и совершенно