Петербургские письма

Впрочем, я не отрицаю, что отмена смертной казни может быть у вас в некотором смысле благом как противовес большему злу, но все равно таковая отмена явится или признаком, или причиной неполноценности. Посему, любезный Князь, тут я никак не могу похвалить вас.

Но зато в другом вы бесконечно правы! О России никогда не пишут с любовью. Предлагаемая вами идея нередко приходила и мне в голову. Такой труд был бы весьма интересен, но его нельзя написать в России. И я никак не могу говорить о вашей литературе, поелику не знаю вашего языка, что мне до крайности досадительно. Полагаю, закрытие Французского Театра будет много способствовать театру российскому, и вообще сам язык и поэзия чувствительно улучшатся. Мне не приходилось слышать похвал какому-либо труду из юриспруденции или философии. В сих двух отраслях, как, впрочем, и в религии, вы привязаны по рукам и ногам к немцам. Поелику влиятельные особы высту­пают здесь в роли или сообщников, или обманутых, я не вижу для сего никакого лекарства. Одна только наука ведет вас к неминуе­мой перемене. Все ваше дворянство с детских лет принадлежит военной службе, которая требует от офицера больших физических усилий и занимает почти все его время. Отсюда следует, что военный человек (исключая некоторые роды службы) неизбежно остается невежественным. Ныне дворянство губит себя безумными своими тратами при губительном попустительстве законов, кото­рые не имеют силы принуждать к уплате долгов. Вследствие сего все богатства и все знания захватываются вторым сословием. Ergo[111] и т. д. ... Надеюсь, любезный Князь, вы не скажете мне, как Мольер: «Дурак этот ваш Ergo».

Относительно духовенства вполне согласен с вами. Я неодно­кратно беседовал о сем интересном предмете с разумнейшими из ваших соотечественников. На мой взгляд, нет большой разницы между попом и трубой органа: оба только поют и ничего более. Часто спрашивал я у просвещенных ваших мужей, как цивилизо­вать духовенство, ввести его в общество, изгладить встречающую его недоброжелательность и сделать его полезным для образова­ния, общественной морали и пр. Все разделяют мое желание, но никто не подает никакой надежды. Вы хотите приблизить ду­ховенство ваше к Боссюэ и Фенелону, дай-то Бог. Но не мне говорить вам, что с поразительной неуклонностью движемся в прямо противуположном направлении.

Если говорить о Библейском Обществе, то как же вы до сих пор не поняли, что это орудие протестантов, а вернее, социниан, которое весьма пугает даже Англиканскую Церковь и от которого сия последняя весьма хотела бы избавиться? Здесь, как и во мно­гом другом, иностранцы просто дурачат вас. Говорят о громад­ном успехе Библейского Общества. Какое ребячество! Неужели размножение переводов Библии увеличивает число христиан?

Ежели образовалось бы общество по выкупу и сожиганию всех переводов Библии на народные языки, у меня возникло бы жестокое искушение вступить в оное.

Но, кажется, я все время опровергаю вас; надеюсь, вы простите мне это. Уж лучше слегка в чем-нибудь завраться, чем совсем ничего не сказать вам.

Вы внушаете мне отложить печали. Совет хорош, вроде та­кого: «Не болейте горячкой». Правда, в последнем случае я мог бы ответить вам: «Дайте мне тогда хины». Но на ваше пожела­ние можно лишь возразить: «А где лекарство?» <...)

181. ГРАФУ де ВАЛЕЗУ

4(16) ФЕВРАЛЯ 1816 г.

Я употребил все мои усилия, г-н Граф, дабы понять из письма, коим Его Величество удостоил меня, именно то, что вам удалось прочесть в нем. Но при всем своем желании и приложенных ста­раниях я уразумел только одно: «Нет». Надеюсь, все дело в не­умении моем читать, и Ваше Превосходительство вскоре будет иметь возможность посмеяться надо мной. Насмешки ваши будут мне крайне приятны, если Его Величество снизойдет сделать хоть что-нибудь для меня. А пока, г-н Граф, привезенный курьером остаток моего жалованья в луидорах я вынужден был продать на вес, дабы отдать 6.000 рублей своего старого долга княгине Белосельской. Уже три раза манкировал я приемами во дворце. Однако все эти свадьбы и празднества просто уничтожили меня. Я объяснил это графу Каподистрии, который вполне понимает мое положение. То, что я перестал принимать у себя, отнюдь не до­ставляет мне удовольствия; пришлось прекратить множество зна­комств и запереться дома, обрекши себя на небытие. Но все-таки надобно хоть что-то предпринять. Вместо фраз про «расстройство финансов и сожалений Его Величества о невозможности улучшить мое подожение» и все прочее казенное словотворчество, не имею­щее ничего общего с истиной, я прошу Ваше Превосходительство ответить на следующее: что я должен теперь делать, поелику собственность моя конфискована старыми нашими врагами, сбе­режения — собственным моим Повелителем, а жалованья мне до­стает в лучшем случае на две трети года? И что бы сделали вы, г-н Граф, на моем месте? Вот в чем вопрос, все остальное не имеет никакого значения.

Сын мой невыносимо осложняет мое положение. Первона­чально желал я, несмотря на самые мрачные признаки, чтобы ни­когда не оставлял он службу Его Величества. Но поелику совер­шенно обязательно надобен был чин, я обратился к Его Величе­ству, надеясь по скромности просьбы на успех, и, распростершись ниц в пыли, умолял хоть о каком-нибудь почетном сардинском чине, если уж Его Величество не удостаивает нас большего.

Вообразите мое удивление, когда прочел я в нарочито лако­ничном ответе, что сие никак невозможно! Оказывается, во время Революции монарх не может дать чин сыну посланника своего при самом могущественном из дружественных государей, того по­сланника, который разделил участь своего короля и все потерял!

Вот каков был истинный смысл написанного, и уже не оста­валось места для рассуждений, а посему обратился я к Его Им­ператорскому Величеству, который нашел возможным сразу сделать сына моего офицером Кавалергардского полка. Сражаясь за Российского Императора, сражался он и за своего повелителя, следовательно, был на своем месте. Но теперь, когда трон восста­новлен, что делать ему в чужеземной службе? По правде говоря, мне все сие непонятно. В отношении себя самого готов я был даже умереть здесь, но отнюдь не потому, что не предпочитаю моего Короля и мое отечество, но лишь вследствие, некоторой живости моего пера, какой-то непонятной боязни людей, легко­мысленности и отвращения к интригам зависти. Однако в таких делах уходящие должны советоваться с теми, кто придет после них, и я часто спрашивал сына моего о его намерениях, он же сохранял всегда неизменную решимость как можно скорее воз­вратиться на службу своего повелителя. Особливо после его поездки в Пьемонт не переставал он докучать мне этим, ибо мо­лодое сердце не получило еще столько ран, как мое. Он полон надежд и стоит на верном пути, от коего я никак не могу его отвращать. Может быть, Его Величество найдет возможным удовлетворить нас обоих на поприще дипломатически и решить таким образом две неразделимых участи, ибо только вместе мы можем или оставаться здесь, или переменить место.

Его Величество Король Обеих Сицилий назначил сына гер­цога де Серра-Каприола ¹ помощником посланника к отцу (с ти­тулом» просто посланника). Таково весьма благородное и деликат­ное вознаграждение, имеющее целью своей утешить старость отца. Молодой Серра-Каприола на год младше моего сына и никогда не служил. Вследствие сего возгорелось воображение у моего мо­лодого человека, и принес он мне прошение, которое хочет пред­ставить Его Величеству, дабы получить такую же милость. Я не стал ему препятствовать (пусть хотя бы Ваше Превосходитель­ство оценит решительность кавалергардов) и не изменил в его прошении ни единого слова, тем паче слог его и мой не имеют ничего общего. Не думаю, чтобы можно было лучше владеть деловым языком. Добавлю к сему, что, благодаря нравственному своему характеру, равно как и познаниями, сын мой создан для дипломатической карьеры: он говорит на латыни, языках фран­цузском, итальянском, немецком и русском, с английского же весьма бегло переводит. Здесь он был бы чрезвычайно полезен Его Величеству. Все сии внешние достоинства могут быть легко удостоверены, и посему свидетельствовать о них может даже отец. Касательно же качеств ума и нравственности, не мое дело гово­рить о них; Его Величество сам может относительно оных осве­домиться. Сомневаюсь, что, кроме поприща дипломатического, была бы какая-то иная возможность удержать вместе отца и сына. Пришло время, когда сын мой должен непременно возвра­титься на службу своего повелителя; я же фигура второстепенная, посему и прошу Его Величество рассматривать меня как таковую. Если воспоследует соизволение соединить карьеру сына моего с моей, сие явится исполнением всех моих желаний, независимо от того, в каком виде оно осуществится. Единственное невозможное для меня дело —