— Сейчас я вам покажу мои чертоги. Приходите смелее. Начнём осмотр с комнаты, где и работаю. Предупреждаю, там ужасный беспорядок.
Сомов открыл дверь боковой комнаты. И действительно, на полу лежало несколько картин, перевёрнутый стул, стопки каких-то книг. Возле стены стояли два мольберта. В помещении сильно пахло красками.
— Для художников запах свежих красок, как наркотик, — поворачиваясь к Сомову, сказала Рита, — сразу хочется работать.
— Да. Осторожно!
Рита едва не наступила на полотно, лежавшее под ногами.
— Я ещё не дописал это. У меня странная манера. Иногда я кладу картину на пол и так пишу. Ужасно неудобно. Но я уже привык.
— Так тяжело следить за деталями, — оборачиваясь к Сомову, сказала Рита. — Мне картина нравится.
— Спасибо. Как-нибудь мы обсудим это. Боюсь, что если сейчас мы начнём теоретизировать, то быстро наскучим вашей подруге.
— Я забыла представить. Это Лера, — смутилась Рита.
— Очень приятно, — галантно наклонив голову, произнёс художник. — Сегодня у меня отдых. И я бы не хотел говорить о живописи.
— Понимаю, — произнесла Рита. — Кажется, любимое дело, но иногда хочется забросить кисти, мольберт и просто ничего не делить.
— Как раз сегодня у меня такое настроение.
Взглянув на Сомова, Рита заметила, что он неважно выглядит. «Как будто не спал несколько дней, — отметила про себя девушка. Наверное, много работал». Словно уловив мысли Риты, Сомов сказал:
— Я сегодня всю ночь работал. Знаете, художникам в нашей стране живется непросто. И чтобы кутать хлеб с маслом, я уже не говорю про большее, нужно писать и писать.
— Вы продаете свои картины?
— Конечно, Рита. Иначе на что бы я жил? Это единственное, что я умею делать, — Сомов помолчал, но туг же спросил; — Ничего не известно о вчерашнем происшествии?
— Вы имеете в виду мою выставку?
Художник кивнул.
— А что там станет известно? Никто ничего не видел. Какой-то дурак улучил момент и плеснул химикатом.
— Это трудно понять, когда портят полотно, результат твоего напряжённого труда.
Рита тяжело вздохнула.
— Я почти забыла об этом. Сегодня новый день.
— Вы правы. Жизнь продолжается. Пойдёмте дальше.
Сомов показал свою спальню, напоминавшую уголок древнего Рима. Жёсткая, низкая кушетка на изогнутых ножках стояла в углу. Возле окна две напольные вазы-амфоры. Вдоль стены на подставках стояли и три бюста. В одной из них Рита узнала великого полководца древнего Рима — Цезаря. Она видела похожий бюст в учебнике истории.
— Извините за вопрос. Вы купили это? — Рита указала на бюсты.
— В юности я увлекался историей, искусством древнего Рима. Немного лепил. Это сделал я сам. Давно.
В гостиной, напоминавшей антикварный магазин со старым комодом и сотней старых забавных безделушек, был накрыт небольшой стол. На столе в вазе лежали апельсины и бананы, в центре — коровка шоколадных конфет и небольшой самовар.
— Считайте, что вы на импровизированном фуршете. Подходите, берите. Я вам только сам налью чай. Самовар горячий, — Сомов налил две чашки чая и подал девушкам. — Угощайтесь конфетам, не стесняйтесь.
Рита, а вслед за ней и Лера подошли к столу и взяли из коробки несколько конфет.
— Садитесь здесь, — Сомов указал на потертый кожаный диван, стоявший возле стены. — Я пододвину столик к вам поближе.
Подруги сели на диван. Отхлебывая чай из дорогих английских чашечек, они осматривались.
Возле окна за шторой Рита заметила большую картонную коробку, набитую доверху какими-то вещами так, что коробка до конца не закрывалась. На стенах, естественно, висели картины и рисунки, Рита отметила, что нигде в доме нет ковров и ковровых изделий.
— А у вас здесь, как в музее, — сказала она, продолжая осматривать комнату.
Лера, как завороженная, смотрела на окружавшую её обстановку. Её глаза сверкали от восхищения.
— Несколько лет я стягивал домой весь этот антикварный хаос, реставрировал, подклеивал, пока не получилось то, что вы сейчас видите.
— Хорошо получилось, — преодолев свое природное смущение, сказала Лера.
— Вам нравится? — спросил у неё Сомов.
— Очень нравится. Такого я раньше не видела. У всех похожая мебель, а у вас красиво и необычно.
— Мне тоже нравится, — согласилась с подругой Рита.
— Ничего здесь уникального нет, — ответил Сомов, явно польщенный.
— Я не совсем согласна, — произнесла Рита.
— Почему?
— Ваши картины уникальны. Такой техники письма я ещё не видела.
— Вы хвалите меня незаслуженно, — присев на кресло-качалку напротив девушек, сказал художник. — Мне только тридцать семь лет. И ещё нужно работать и работать, чтобы достигнуть истинного мастерства.
— А правда, что о вас говорили не так давно? — спросила Рита. — И простите за нескромный вопрос.
— Да, я стал известен два года назад после цикла картин «Зеркала». Так что это правда.
— Я видела ваши картины до «Зеркал». Они, простите, намного слабее. И вдруг такой прорыв. Одна вещь сильнее другой.
— А где вы их видели?
— У одного частного коллекционера. Когда-то вы продали ему несколько полотен.
— У меня был период полного безденежья. И я действительно продавал по несколько картин сразу. За бесценок. А что касается творческого «прорыва», как вы сказали, кто его знает, как и почему? Если вы помните. Эль Греко тоже сначала ничем особо не выделялся, пока не переехал в Испанию, в Толедо. Только там он по-настоящему раскрылся. Берите фрукты — Сомов встал и подал девушкам вазу.
Слева от Риты висел портрет молодой, красивой женщины на фоне моря. Женщина улыбалась, придерживая рукой непослушные волосы, распевающиеся на тёплом, южном ветру. Рите портрет понравился. Было в нём что-то непосредственное и потому правдивое. Наверное, художник, писавший портрет, очень любил эту женщину.
Рита несколько раз порывалась спросить об этой женщине, но не решалась. Наконец она не выдержала и, преодолев неловкость, спросила:
— Этот портрет мне очень нравится, — кивнула она в сторону «Женщины у моря». — Это вы писали?
— Да, я.
— Женщина очень красивая. Глаза будто вместили все небо.
— У Кати были огромные, синие глаза. Именно синие, цвета василька, — Сомов тяжело вздохнул. — Где же они сейчас?
— Что-то с ней случилось? Кто она, если не секрет? — по-детски откровенно спросила Рита.
— Катя — моя жена… Была. Этот портрет я писал на юге, в Анапе, Там мы проводили с ней медовый месяц. Фантастической красоты побережье… И одинокая хижина на берегу, в которой мы поселились, —
