только-только переехали тогда во Владимир. Положение их было более чем плачевным. Мутные перспективы на фоне полного отсутствия средств. Вера еще не успела поставить в паспорте штамп о разводе. Пребывала в тщетном поиске работы, насилу устроив Дарью в старшую группу детского сада. Обивала пороги местных больниц и поликлиник; пришла на очередное собеседование в надежде на скромную должность врача по вызовам, и на вопрос администрации о семейном положении с прямотой хирурга и вместе с тем провинциальной девчонки ответила: «У меня два мужа, но ни с тем ни с другим я не живу». Что было в общем-то почти правдой. Администрация на такую правду отреагировала соответствующим образом.
Выйдя в отчаянии из поликлиники и переходя улицу, Вера попала под машину. Не смертельно, но все же… Усилием воли преодолев болевой шок, смогла позвонить любимому доктору практически из-под колес машины и тихо крикнуть, чтобы съездил, забрал Дарью из детского сада. Он поехал. Дарью отдали – его там уже знали. Случилось это 25 мая 2005 года, в день электроаварии имени Чубайса. Они успели доехать в электричке до Москвы – тут-то все и вырубилось. Дальше, не сумев поймать машину в жутком вавилонском столпотворении, шли пешком по обесточенному городу от Комсомольской площади до 6-й Кожуховской. Дашка, которой до шести лет не хватало трех месяцев, мужественно, без нытья, преодолела дорогу. Дверь открыла Ирина. Глянув на несчастного ребенка, спросила: «Это кто?» – «К сожалению, не мое», – ответил он, – но наверняка знаешь, что нужно делать». Крепко сцепив зубы, Ирина вымыла, накормила девочку, уложила спать в его комнате. Но Дарья никак не засыпала, требовала устоявшегося ритуала: обзора дня, чтения книги, колыбельной и молитвы. Как мог, он это исполнил. А наутро позвонила Вера и попросила привезти ей дочь в больницу, куда за ней обещал приехать родной отец. Анатолий добросовестно приехал, забрал дочь, но через три дня вернул своему лютому сопернику, потому как не справился с обязанностями одинокого отца. Ирина, вновь стиснув зубы и губы, приняла ребенка, не задав ни одного вопроса. И потом ни единым намеком не вспоминала об этом эпизоде.
Автобус подъезжал к Москве. «Как ни крути, надо что-то решать. Пора прекращать двойную жизнь, следует жестко поговорить с Верой. Расставить точки над «i». Какое на хрен у нее со мной будущее? Неужели сама не понимает? Еще это безобразное рукоприкладство… Лучше разрубить гордиев узел сейчас, пока он намертво не затянулся на моей многострадальной шее, – убеждал, уговаривал себя доктор. – Вот Ирка за тридцать три года совместной жизни ни разу не посмела поднять на меня руку».
Вечером позвонила Вера:
– Ты прости меня, Савочка, сама не знаю, что на меня нашло. Ужасно соскучилась, и Дашка весь день о тебе спрашивала. Когда ты приедешь?
– Никогда, – отчеканил доктор, но трубку не бросил.
Последовала минута молчания.
– Почему? – спустя минуту проронила Вера.
– Потому, Вера. Потому, что все это несусветная глупость, миражи без будущего. Я старик, ты – молодая баба, тебе нужен здоровый энергичный лось.
Он слышал, как Вера прерывисто дышит в трубку. Он не видел ее лица, оттого не знал, плачет она или улыбается странной своей усмешкой.
– Ничего у тебя не получится, все равно ты не сможешь без меня жить.
– Посмотрим. Тебе же, дура, лучше будет, успеешь еще личную жизнь наладить. Потом когда-нибудь спасибо скажешь. – Холодея нутром, доктор произносил пустые, ничего не могущие изменить банальности, миллионы раз, в разное время, в разных планетных точках произнесенные кем-то кому-то до него.Ирина задумала устроить праздник своим школьным подопечным, с их непосредственным живым участием. Поставить и разыграть с ними приуроченное к Масленице театральное действо. Ей и раньше блестяще удавались подобные мероприятия, ее постановки завоевывали призы на всевозможных школьных олимпиадах и конкурсах. В голове у нее зрел приблизительный сценарий, не хватало только веселых самобытных частушек. В Интернете можно было найти что угодно, но ей хотелось чего-то свеженького, ни разу никем не использованного. И она попросила мужа сочинить к Масленице частушки. Он с удовольствием засел за работу. К нему вдруг вернулось давно забытое желание удивить и порадовать жену. Вечером того же дня частушки были готовы. Ирина прочитала, молча кивнула и на следующий день забрала распечатанные листки в школу. Это являлось с ее стороны наивысшей степенью одобрения. За ужином она поведала о предварительном распределении ролей между учениками:
– Обязательно Танюша Нестерова – она начнет, Федя Родимцев – продолжит, Петю Ильина, пожалуй, вставлю следующим, а под стол посажу, так и быть, хромоножку Свету Миронову.
– Почему под стол? – удивился доктор.
– Есть одна сценарная задумка, а на другое Миронова не годится. Горластый Чеботарев вполне подойдет на повторяющуюся в середине и в конце реплику. Очень просил роль Вася Кравченко, но я не дала. Он своим яростным заиканием способен весь праздник испортить.
– Ну, может быть, стоило поощрить мальчишку, дать хотя бы пару коротких реплик? – вступился за Васю доктор.
– Нет, будет сидеть за столом в массовке и угощаться, у него это лучше получится. В постановочном искусстве, знаешь ли, нет места жалости. Любая жалость отрицательно скажется на конечном результате. Только вот родителей бывает трудно подключить, а мне из них непременно костюмы надо выудить. Лучше бы они проявляли такую, как у Кравченко, активность. Им никакие праздники для их детей не нужны, сбагрили на наши плечи, лишь бы их самих не трогали.
Спустя неделю, вернувшись вечером из школы после праздничного концерта, удовлетворенная результатом Ирина рассказала все в лицах:
– Итак, шторы разъезжаются. Сцена по бокам украшена гирляндами крупных пластиковых баранок. Из декораций на сцене пока только русская беленая печь из картона. И вот из-за правой кулисы выглядывает нарумяненная Танюша Нестерова, в огромном кокошнике, со свисающей через плечо искусственной русой косой и начинает:
Высовывая из-за левой кулисы голову, ей вторит остриженный ежиком, задиристого вида Федя Родимцев:
В разгар этих слов на сцену, с помощью протянутых за кулисы веревок, выкатывается длинный деревянный стол на самодельно приделанных школьным трудовиком колесах. Следом, с помощью аналогичного устройства, к столу с разных сторон подтягиваются две скамьи. На вышитой по краям яркими петухами льняной скатерти красуются настоящие яства в лучших русских традициях. Дружно высыпав на сцену, за стол рассаживается компания из Ирининых учеников: девчонки в цветастых длинных сарафанах, ребята в холщовых штанах и разноцветных рубахах навыпуск (приобщенные к празднеству родители все-таки расстарались). Идет говорливое, веселое пиршество.
Откушав блинов со сметаной, на передний план выходит Петя Ильин, рукавом утирает рот, оглаживает приклеенные усы, уперев руки в боки, поводит глазами по залу и, широким жестом отведя руку в направлении стола, провозглашает:
Тем временем из-под длинной скатерти стола появляется рука с ожившим соломенным чучелом, и доносится беспредельно счастливый, что дали роль, голос Светы Мироновой:
Тут, как черт из табакерки, прямо из нутра картонной печи выпрыгивает измазанный углем Чеботарев и выкрикивает, аж в ушах звенит:
Грохочет музыкальная запись «Во саду ли, в огороде». Повскакав из-за стола, мальчишки пускаются вприсядку, девочки мягко плывут между ними березками с белыми платочками в руках. Постепенно музыка стихает, из-за правой кулисы снова выглядывает залитая намалеванным пополам с натуральным румянцем Танюша Нестерова:
В обнимку, изрядно нетрезвой походкой на сцену вваливаются еще два персонажа. Пляшущие расступаются, дав им место, а те, с трудом удерживаясь на ногах, разъединяют объятия, встают друг против друга, и один из них, глядя себе под ноги, обращается к собственным лаптям:
Отплясав коленце, он подставляет свой лапоть под нос приятелю, демонстрируя подметку. Тот подхватывает эстафету, выделывая собственное коленце:
