теперь я готов поговорить.
– Мне отрекомендовали вас как лучшего специалиста по бронхиальной астме в этой больнице. – Ортега вновь буравил доктора прожекторами бездонно-небесных глаз, видимо крепко уважая прямое попадание взгляда во взгляд.
– Кто отрекомендовал, позвольте уточнить?
– Не имеет значения. Я хочу, чтобы именно вы лечили мою жену. Она лежит в вашем отделении.
– В какой палате?
Дон Луис назвал номер палаты. Палату вел Коля Дидковский. Савва Алексеевич сразу смек нул, о какой пациентке идет речь. Яркая блондинка с притягательными формами, тридцати с небольшим лет, привлекала на больничном этаже особое внимание как собратьев по несчастью, так и мужского медперсонала всех уровней и должностей. Бронхиальная астма, ввиду относительной молодости болящей, почти не сказывалась на ее внешности. «Чем ему Колька-то не угодил? Может быть, его капризной крале? Дидковский как раз способен на галантности куда больше, нежели я», – внутренне озадачился Савва Алексеевич и решительно ответил:
– Извините, не получится, у вашей жены другой доктор, между прочим, профессионал высшей пробы, я не стану нарушать врачебную этику.
Ортега продолжил натиск опытного, закаленного в боях тореадора:
– А если я заберу ее домой? Надеюсь, вне больничных стен вам ничто не помешает заняться ее лечением?
– Ну, если вы настаиваете, то дома, пожалуй, можно.
– Вот и договорились. – В рукопожатии Ортеги обнаружилась уверенность человека, могущего свернуть горы.
Он забрал жену из больницы на следующий же день. Коля, отпустив ее под расписку, вздохнул в ординаторской с облегчением: «Ну и слава Богу, баба с воза – медицинскому коню легче».
Перед уходом Дон Луис нашел Савву Алексеевича, согласовал с ним первый домашний визит и вручил персонально составленный на него гороскоп. При беглом ознакомлении с гороскопом многое возмутило, показалось наглостью и чистейшей воды профанацией, но чуть позже, при более вдумчивом анализе, было док тором переосмыслено в положительно-правдивую сторону. К примеру, то, что в большей степени он актер, нежели врач. «Если бы я был хреновым врачом, фиг бы ты ко мне обратился, а обладать артистическими данными никогда не помешает, это у меня, наверное, от деда», – мысленно заключил Савва Алексеевич. Был в гороскопе пункт и по поводу суицидальных наклонностей – и это тоже было правдой, но правдой прошлой, тщательно ото всех скрываемой.
Во все времена, и до и после земного бытия Мари Дюплесси – прототипа «Дамы с камелиями», существовали женщины, однажды в юности попавшие в богемное общество творческих гениев и уже не выпадающие из обоймы. Обычно они передаются, как переходящий красный вымпел, из рук в руки быстро пресыщающихся, охочих до свежих впечатлений творцов всех мастей, пока окончательно не выйдут в тираж по старости или из-за какой-нибудь поразившей их хронической болезни (как то: алкоголизм, наркомания, затянувшиеся депрессивные состояния, неврозы, психозы и так далее). Редким счастливицам-музам везет больше – почти в здравом уме и твердой памяти они дотягивают в творческой среде до самой смерти, а порой переживают своих мужей и любовников. (Примерами такого рода могут служить долгоиграющие музы Сальвадора Дали и Владимира Маяковского.)
Жена Ортеги состояла в вышеназванных рядах. Дону Луису она досталась вроде бы от Евгения Евтушенко, а может, еще от кого-то из чуть менее пафосной писательско- поэтической плеяды. А почему бы и нет? Что тут плохого – если богемные ценители прекрасного с удовольствием раскрывают объятия постоянно крутящимся перед их глазами милым дамам?
Вести диалоги с женой Ортеги на домашней территории оказалось непростой для доктора задачей. Она то заходилась продолжительным кашлем, то начинала игриво похохатывать, нервически поводя плечами, выказывая таким образом своего рода кокетство. Назначенное им лечение почти не снимало удушья. Методом нудных, раздражающих его дознаний, с трудом претерпевая ее игривые выпады (она была не в его вкусе), доктору все же удалось выяснить, что астматические приступы посещают ее преимущественно после актов пылкой любви с Ортегой (иных с ним и быть не могло). Причем до последнего замужества она и знать не знала, что такое астма. Будучи по своей природе отменным диагностом, как чуткая антенна улавливающим причинно-следственные связи заболевания, Савва Алексеевич вынужден был признать, что у красотки развилась банальная аллергия на сперму мужа, выражающаяся именно в бронхиальных спазмах. Без лишних преамбул он озвучил ей свои выводы. Она округлила и без того круглые глаза.
– Пуркуа, – зачем-то по-французски спросила она, – что же мне теперь делать?
– Ну, это решать не мне. Я, как доктор, обязан был сказать вам правду, а давать советы в столь щепетильном вопросе не берусь.
Судя по дальнейшим настоятельным приглашениям Ортеги к ним в дом, его пассия не раскололась, а взяла время на раздумья. Савва Алексеевич не видел больше смысла в посещениях жены Дона Луиса, но отказаться от приходов к ним до определенной поры не мог; было нечто гипнотически- притягательное в этом гривастом, неимоверно подвижном испанце, и это «нечто» заставляло приходить в его дом снова и снова. Хотелось остаться с ним один на один, отринуть всех присутствующих, присмотреться к нему без суеты и, может быть, разгадать как-то по-новому.
В вечно набитой гостями тесной квартире доктор неоднократно наблюдал, как игриво-томным поведением супруга Ортеги откровенно намекала многочисленным гостям мужеского пола, что не прочь протестировать свой организм на аллерго-устойчивость к персонально-интимному секрету каждого из них, но охочих соперничать в любовном марафоне с горячим испанцем Ортегой пока не находилось.
Он всегда веровал в свою гениальность. Родился с ней и прошел с этой верой сквозь годы. И когда, под именем Эдди Мосиев, оби тал в конце 50-х в доме-бараке на Крестовском острове Питера, стопками складируя невостребованные гравюры под столешницу старого письменного стола, и когда перебрался в Москву и жил с вышеприведенной любвеобильной женой в однокомнатной квартире на «Коломенской» – всегда оставался верен себе – он гений! Словно знал, что станет обладателем медали Эскориала, что гравюры его рано или поздно перекочуют из-под крышки деревянного стола под крыши знаменитых музеев мира. Наверное, так и надобно жить творцу – любимцу Богов, но не у всякого творца достанет непогрешимой свободы духа настолько веровать в себя.
Помимо истинных знатоков и ценителей гравюрной живописи, вокруг Ортеги вертелось несметное количество различных прихлебателей, алчно припадающих к его таланту, жаждущих напиться из бьющего через край творческого ручья, прикоснуться, так сказать, к великому. Судя по всему, Дону Луису до некоторой степени льстила подобострастная любовь поклонников.
Доктор, напротив, относился к богемным тусовкам с полным равнодушием, ему довольно быстро надоело присутствовать на нескончаемом бенефисе одного- единственного человека, где все приглашенные затаив дыхание по нескольку часов кряду слушают страстные эзотерические монологи глазастого испанца. А может быть, где-то на задворках докторского подсознания расправляло крылья стремление быть в своем деле круче Ортеги. Но лучшее время док тора еще не настало, оно было впереди. А вот искреннее посвящение гравюрному творчеству художника все же родилось. Творчеству, не требующему деклараций, не нуждающемуся в вычурных, бравурных манифестах.
Художнику Луису Ортеге
