приличия:
– А вы что думаете, Савва Алексеевич?
– Думаю, а не лучше ли дать старухе помереть спокойно? – озадачивает их слегка уже подкованный лекциями профессора Вернера Савва Алексеевич.
И тут возникает немая сцена из «Ревизора».
– Нельзя же до такой степени насиловать природу, – эффектно выдержав паузу, продолжает доктор, – зачем столь рьяно переть против ее законов? А вообще-то молодцы, подобным упорством мертвого из гроба поднимете.
Они были не лыком шиты, его любимцы, со своей стороны тоже проверяли его на вшивость.
– Савва Алексеевич, а как вы относитесь к порнографическим фильмам? – Это уже продвинутый в половых вопросах Саша Чибибулин.
– Как к пособию по ликвидации безграмотности, – без запинки отвечал доктор. А что еще мог он ответить, если не смотрел ни одного подобного фильма.
До четвертого курса длится в институте теория, с четвертого курса начинается для студентов лечебная клиническая практика, но скорее номинально, ни к чему серьезному их не подпускают. Учат на расстоянии вытянутой руки. Справедлив ли такой подход – вопрос сложный и спорный. Но даже здесь его группа умудрялась проявлять недюжинную самостоятельность. Как-то раз, перепутав строчку расписания, доктор ошибся больницей и прибыл не в ту, где должен был проводить со своими любимцами учебный обход больных. Когда, спустя час с небольшим, он мчался по лестнице на этаж нужной больницы, был уверен, что его драгоценная «могучая кучка» давно разошлась. В коридоре встретил знакомого завотделением.
– Студентов моих не видел, Валентин Сергеич?
– Видел. Потолклись минут пятнадцать в коридоре, а потом рассосались по палатам, сидят там, больных интервьюируют – деловые. Крепкий у тебя, Алексеич, метод воспитания.
Савва Алексеевич промолчал, а у самого сердце зашлось от гордости за них.
Шестой курс – субординатура, тут уже надо бы вовсю подпускать к больным, но руководство кафедр и здесь дрейфит. Как бы чего не вышло. Володя Кулабухов – умный, пытливый, проницательный Володя – больше других мечтал стать хирургом, но кафедра хирургии упрямо не давала ему доступа к операционному столу. И тогда он, отчаявшись, написал работу «Удаление аппендицита у верблюда», густо плюнув тем самым в сторону кафедры. Савва Алексеевич пребывал абсолютно на стороне Володи, ходил просить за него в райком, но, поскольку доктор не владел тонким искусством дипломатии и вдобавок не был партийным, просьба за Володю выплеснулась в несколько откровенных высказываний в сторону кафедральных сотрудников, а также самого райкома. Володю отчислили из института. А Савве Алексеевичу, в который раз, настоятельно порекомендовали вступить в партийные ряды. Через год Володю восстановили. А партия вошла в стадию предсмертной агонии конца 80-х без доктора Андреева.
Почти все они, его любимцы, выросли в умных профессионалов своего дела. Армен Колян – акушер-гинеколог высшей квалификации, Слава Базаев – профессор, хирург-кардиолог, Володя Кулабухов – также кандидат наук, реаниматолог, его жена Нино – отменный ортопед, кандидат наук, Лена Жигарева – кандидат наук, анестезиолог-реаниматолог в кардиоцентре, Подгоревская Лена – кандидат наук, хирург, Александр Чибибулин – завотделением гравитационной хирургии в Тульской областной больнице. Только Иван Аниканов ушел из медицины, занявшись бизнесом. А еще все они остались друзьями.
Глава шестнадцатая Антропософия
Но стоит вернуться к немецкому просвещению. Своими вопросами Савва Алексеевич добился того, что Ганс Вернер однажды взял его за руку, вывел из-за парты, развернул лицом к аудитории и сказал:
– Друзья, перед вами истинный антропософский доктор, только до сегодняшнего дня сам того не знающий.
И в эту минуту открылся новый шлюз, и хлынула вода – чистая, хрустально-прозрачная, живительная и единственно возможная. Не возникало больше медицинских противоречий, напротив, многое вставало на свои места, выстраивалось в прочную и стройную систему связи человеческого организма с природой, космосом, вселенной, мировым духовным началом. Но многое еще предстояло постигать и постигать.
Да что и говорить, были времена! Были времена, когда антропософия в России владела умами просвещенных людей. Основательный приход антропософии на российскую землю случился благодаря философу Владимиру Соловьеву. Были робкие проникновения в наши земли антропософских знаний и до него, но именно Владимир Соловьев, обладая необычайной широтой воззрений, глубоко заинтересовался личностью и трудами врача, исследователя и философа Рудольфа Штайнера. В список приверженцев входили Андрей Белый, его первая жена, художница Ася Тургенева, Макс Волошин, Василий Кандинский, первая жена Волошина Маргарита Сабашникова и чуть менее заметные, но не менее прогрессивные и талантливые люди. Российское антропософское общество образовалось в 1911 году, собиралось на заре своей просветительской деятельности в квартире на Арбате, но просуществовало всего до 1923 года. Органы ГПУ не дремали, в период тотального обезличивания народных масс взгляды неординарного толка умерщвлялись на корню. Умы сотрудников восьми подотделов ГПУ были не в состоянии проникнуть в глубины антропософской мысли, но безошибочный нюх на нечто крамольное у них имелся.
Наличествовала и философская критика, как то со стороны Николая Бердяева и Дмитрия Мережковского, но оба на редкость амбициозных философа так ничего и не поняли в штайнеровских воззрениях. Или принципиально не захотели понять. Считающие себя необычайно прозорливыми, они раздражались всем тем, что выходило за рамки их умственных возможностей, персональных представлений о мире и свободе личности. Продукты неспокойного смутного времени, оба были крепко втиснуты в контекст безумной русской жизни начала XX века. В эмиграции, каждый по-своему, уверовали, что вырвались за пределы исторически-временных обстоятельств, но, увы, подобно хамелеонам, меняли собственные воззрения и убеждения несчетное количество раз. При этом Бердяев, отрекшись от молодого увлечения марксизмом, умудрялся в дальнейшем вести многолетний бессознательный спор с незримым духом Маркса, словно желая очиститься от прошлой скверны. Недаром хорошо знавший его, еще один наш философ Лев Шестов написал: «Он с первых же статей стал выговаривать слово Христос тем же тоном, которым прежде произносил слово Маркс». Справедливости ради нужно отметить, новоявленные русские философы вовсе не брезговали хлестать друг друга по щекам в поисках личного Бога; напротив, делали это громко, публично, с превеликим удовольствием и пафосом. Правда, это не значит, что Бердяев и Мережковский не написали ничего умного. Конечно, написали. Они были весьма высоколобыми людьми. Временами их даже посещали проблески прозрений. И все-таки, как ни старались они воспарить над эпохой, почти все ими написанное так и осталось в рамках узко временного субъективизма. Труды их бесспорно важны и показательны, как бывает показательно само время, рождающее подобных героев.
Рудольф Штайнер, в отличие от критикующих его русских оппонентов, противоречиями текущего момента не страдал. Похоже, он находился вне пространства и времени, вне всяческих школ и направлений, парил над издержками эпохи в свободном полете, предвидя многое во временах и пространствах. Основной упрек Бердяева в сторону Штайнера состоял в утверждении последним торжества предрешенности, предначертанности земной человеческой жизни. То была типичная ошибка небрежительного, поверхностно-предвзятого про чтения. Штайнер, хоть и был убежден в причинно-следственных законах развития человечества, как никто иной подчеркивал важность и необходимость для человека свободного выбора, яркого волеизъявления. Он ни в коей мере никого и никогда не призывал «плыть по течению». Напротив, считал, что только свободным выбором, а затем живым, активным действием человек способен изменить собственное кармическое «сейчас» и создать задел на будущие времена. В подтверждение можно привести вполне простенький, но показательный штрих его биографии. Как-то на врачебный прием к нему пришла некая дама и, рассказывая о себе, гордо заявила:
– Доктор, я всегда и во всем живу исключительно по гороскопу!
– И вам не стыдно? – спросил ее Штайнер.
Был ли Рудольф Штайнер просто человеком? Пожалуй, нет, вернее – не совсем. Судя по объему открытого им в теории, изложенного на бумаге и осуществленного на практике, он был одним из тех, кто призван донести до нас сакральные знания. Души созревшие готовы принять и переработать информацию, души незрелые отвергают ее и даже могут скептически иронизировать в ее адрес. Но от этого страдают отнюдь не информация и знания – страдают исключительно несмышленые души.
Огульно охаять и опошлить можно все, что угодно, – непревзойденного ума не требуется. А вот предложить собственную сакраментальную концепцию по обустройству мира, да еще и необычайно действенную – кишка тонка. Особенно же противно, когда агрессией против всего ими непонятого грешат талантливые, литературно одаренные люди, претендующие на небывалую широту взглядов и глубокие познания в различных сферах. Но пасквилями с их стороны обычно все и ограничивается. Предложить нечто новое в мировом контексте – тут недостаточно даже крупного таланта, нужно быть титанами мысли и сердца, проявлять божественную гениальность. А за уши таковую не притянешь. Засим все потуги обычно ограничиваются банальной злой критикой, а вовсе не откровениями вселенского масштаба. И выходит, что не стоит обливать помоями
