людей о законах мирозданья, без сомнения, были и штайнеровскими тоже. Кроме взятого у Платона расхожего понятия «платонической любви» и знаменитого, но так и недопонятого, недооцененного платоновского «идеализма», человечеству, по мнению Штайнера, стоило бы вернуться к осмыслению Платоном идеи утратившей крылья души, ее возможности при определенных усилиях созерцать истину, вечности ее существования и лишь смены для нее земных физических форм.
А носитель трагический судьбы, умерший под пытками греческий христианский философ Ориген – умнейший, тончайший, образованнейший Ориген, на заре христианства пятнадцать лет возглавлявший знаменитое богословское училище в Александрии, – вообще был отброшен (конечно, не без помощи Церкви) на глухую обочину истории. Его учение о сакральном значении Логоса, о предсуществовании душ, о безграничной Божьей доброте и потому относительности и конечности ада не устроило Европу; но именно это учение, по убеждению Штайнера, составляло основу основ человеческого существования. С великой горечью Штайнер осознавал, что европейцу гораздо проще объяснять собственное мировоззрение и соответствующие ему действия не свободным выбором души и сердца и личной за это ответственностью, а продиктованными однажды западной культурой сугубо материальными жизненными установками. И действительно, западная часть суши давно и дружно рукоплескала и кричала «Виват!» политизированным Аристотелям и гневливым римским Тертуллианам в новых одеждах, но только не Платонам с их представлениями об идеальном государстве будущего и не Оригенам с идеями добровольного выбора души между добром и злом и меры ее последующей ответственности за этот выбор.
Несчастная же Россия, которую Штайнер знал и любил (будучи женатым на женщине с русскими корнями и имея множество русских учеников), продолжала метаться между Востоком и Западом, корчась в затянувшейся на века агонии.
Глава семнадцатая Истоки
И все-таки достучаться сквозь глухую стену можно. Кто-нибудь да услышит. И лучше всего, пожалуй, это получается у поэтов. В слове, особенно поэтическом, реально слышится живая энергия Бога. Именно потому поэты всех времен – безусловные провидцы. Цветаевские «закон звезды и формула цветка» открываются им независимо от их желания. Творческое озарение подсказывает, порой бессознательно, великие разгадки мироздания. Вот, к примеру, Николай Заболоцкий о той самой душе, что «обязана трудиться и день и ночь»:
А вот Мария Петровых:
А вот еще один поэт и музыкант, наш современник Гарик Сукачев, со своей лучшей песней о любви:
Многие недоуменно пожмут плечами: «Да просто образ такой пришел ему в голову, вот и все». Многие подумают именно так, но не все.
А вот поэтические прозрения Арсения Тарковского:
И напоследок стихотворение одного двенадцатилетнего мальчика на смерть любимой собаки:
Есть такое понятие – бессознательная детская мудрость. Она, эта мудрость, объясняет многое из того, что уже не способны воспринять многие закостенелые взрослые особи. «Существует строгое доказательство того, что человек знает многие вещи до рождения, и когда обычные дети понимают многочисленные факты с такой скоростью – это показывает, что они видят эти факты не впервые, но вспоминают и воскрешают их в памяти» [2] .
Выходя с лекций Ганса Вернера, объясняющего многие заболевания в том числе и законами реинкарнации, Савва Алексеевич все чаще задумывался, почему среди представителей различных конфессий царят такие раздрызг и хаос? Пять лет назад он окрестился, сделав это по личной инициативе вполне осознанно. Он никогда не был фанатом церковных традиций и канонов, но, безу словно, верил в Иисуса и искренне любил Его. Теория реинкарнации как-то совсем не увязывалась в его голове с христианскими установками. С другой стороны, врачебная компетентность Ганса Вернера день ото дня крепла в глазах доктора и вызывала в нем все большее доверие.
В предпоследний день лекций, придя домой, он не удержался и позвонил Геннадию Петренко, сосватавшему ему эти самые курсы в Доме медика.
– Здравствуй, Геннадий Сергеевич, хочу тебя поблагодарить – открываю для себя уйму нового.
– Иронизируешь?
– Совсем нет. На полном серьезе.
– Ну как, силен оказался ученик Штайнера? – обрадовался Петренко.
– По правде говоря, мужик отменный. Систему работы организма знает блестяще – на уровне клетки. Каждый орган разбирает так, словно тот лежит у него на ладони. При этом все время продвигает идею реинкарнации, ссылаясь на Штайнера. Ему тут на днях один слушатель задает вопрос: как, мол, быть с расхождением религиозных представлений у различных народов? А Вернер, радостно так, с полной убежденностью, отвечает: «Нет никакого расхождения, и быть не может» – и улыбается пуще обычного. Так что теперь, Геннадий Сергеевич, помимо медицины, меня все больше интересуют вопросы философско-теологического свойства. Действительно ведь некоторая неувязочка выходит с нашей родимой религией, то бишь с христианс твом.
Петренко, помолчав, сказал:
– Если есть время, приезжай завтра в редакцию, часам к семи вечера. Мне тут как раз застрять нужно будет, а остальные к тому моменту все рассосутся.
На рабочем столе Геннадия Сергеевича царил натуральный редакционный кавардак. Извилистыми пирамидами возвышались стопки разнокалиберных бумаг и разномастной журнальной периодики. Трудно было вообразить, как Петренко ориентируется в эдаком бедламе.
– Приветствую тебя, Савва, рад видеть. – Геннадий Сергеевич сидел за столом, активно роясь в одной из бумажных гор. – Да ты садись, – указал он кивком на рабочее место по соседству, – извини, срочно один телефон найти нужно. – Наконец он оторвался от процесса поиска, выудив-таки из стопки записку с нужным номером. – Фу-у, слава Богу, – откинулся он на спинку стула, – теперь можно перейти к нашим баранам. Мне тут недавно коллеги из Дании интереснейший материал прислали. Неделя, как закончил перевод. Машинистке Люсе, между прочим, из личного кармана за перепечатку заплатил. А переводил, оказалось, не для публикации, а всего лишь для собственной души.
