Все предыдущие осуждения Оригена были недостаточными. Архиепископ Александрийский Феофил и папа римский Анастасий Первый постарались в свое время слабо. Знаешь ли ты, Евдемон, что Оригена хотели канонизировать, но не сделали этого лишь из-за надругательства над собственным телом, а позже и Феофил, и Анастасий все же пытались противостоять его идеям, но так и не истребили его учение, его крамольные письмена, а ведь именно в них таится самая страшная из возможных ересей. Да-а-а… силен выходец из Александрии Египетской…
– Что прикажешь делать со странником, августейший? – Стоявшему на солнцепеке, не приглашенному в тень Евдемону история Оригена казалась далекой неважной мелочью, ему очень хотелось присесть в тени олив подле императора либо в конце концов удалиться восвояси.
– Я должен подумать до завтрашнего полудня. Ступай, Евдемон, я вызову тебя, когда сочту нужным, и отдам распоряжение.
«Вот оно – живое подтверждение моей извечной боязни. Как безошибочно, печенью и сердцем, чувствую я истинную государственную опасность. Она пришла со стороны Востока, а вызреть может здесь, в самой сердцевине управляемых мною земель».
За ужином Юстиниан поведал Феодоре о крамольных площадных речах палестинского пришельца.
– Надеюсь, ты приказал взять его под стражу? – строго оживилась сидящая напротив за столом Феодора.
– Завтра прикажу, дорогая. Человек Евдемона выследил, в какой церкви нашел ночлег этот умник, и когда он выйдет оттуда в следующий раз и поспешит на площадь продолжить непотребные речи, то непременно будет схвачен.
Глаза императрицы сверкнули хищническим блеском.
– С этим нельзя медлить. Невозможно допустить столь мощный раскол в восточных землях. Он непременно отразится на наших гражданах. Нам вполне достаточно головной боли внутри Византии. Отдай его мне, василевс! В моих подземных хоромах его вечно свободная душа, – Феодора усмехнулась, – быстро забудет, как выглядит свет божий, сам же он перестанет понимать, чем день отличается от ночи, зато узнает, что такое ад.
Видя ее горячее оживление, Юстиниан по традиции решил сделать ей приятное:
– Пожалуй. Я дам распоряжение поместить его в твою темницу, только с условием. – Он глянул на жену с лукавым вожделением.
Она приняла его интимную игру и скромно потупила взор:
– Что же за условие будет у моего повелителя?
Он вернул на стол чашу с недопитым соком, нежно погладил выше локтя ее протянутую за виноградиной руку:
– Сегодня ты не удалишься спать на женскую половину. Мы немедленно отправимся в мою опочивальню и не выйдем оттуда до завтрашнего полудня.
– Но ты еще не восстановился после немало изнурившей тебя болезни. – Феодора зазывно передернула плечом, мягко отстраняя руку и отправляя в рот иссиня-черную виноградину.
– Вот моя царица и вернет мне утраченные силы. А через несколько дней я спущусь в твое излюбленное подземелье лично проведать крамольного узника.
Освещая путь факелом, Юстиниан следовал за тюремщиком ветвистыми подземными катакомбами женской половины дворца. Даже ему Феодора не раскрывала всех тайных лабиринтов своей подземной пещеры. Недавно он мимолетно слышал от кого-то из прислужников, что в одном из склепов заточен взрослый сын Феодоры, прибывший из Египта впервые повидать родную мать. Но Юстиниан не желал вдаваться в подобные инсинуации, предпочитая не задумываться над случайно услышанной сплетней. Он никогда не вел с царицей разговоров о ее прошлом, вполне довольствуясь настоящим.
Наконец они достигли нужного помещения. Тюремщик, коротко звякнув ключами, отпер массивную дверь, император взмахом руки остановил его и один вошел в черный сырой склеп. Поначалу, держа факел над головой, он никого не обнаружил, но, поводив рукой с факелом по сторонам, в левом дальнем углу увидел сидящего на земляном полу худого человека. Юстиниан приблизился, осветил его окаймленное спутанными волосами лицо. Человек поднялся, опершись спиной о земляную стену. Он был основательно пожилым, совершенно седым и слишком легко одетым.
– О господи, как похож ты на демона, – невольно вырвалось у Юстиниана. – Я не знаю твоего имени. Назови себя и скажи, откуда прибыл.
– Илия – так на греческом звучит мое имя, что значит – Господь мой, Бог мой. Я пришел из долины Кедрона, где стоит православный монастырь Мар-Саба. Пришел оттуда, где шестьдесят лет назад святой отшельник Савва собрал вокруг себя учеников и проповедовал им любовь к Христу. А демон – это ты. Демон, не знающий, сколь далеко отдалился от Бога, – прозвучал, словно из небытия, голос странника.
– Не хочешь ли ты, Илия, указать мне правильную дорогу? – недобро усмехнулся Юстиниан, оглядывая в поисках факельного крепления покрытую влажным мхом стену.
– Я с радостью сделал бы это, если бы ты мог услышать меня.
– А ты не слишком смел с человеком, облеченным верховной властью? – Юстиниан яростно воткнул факел в найденное наконец крепление. – Зачем ты смущал народ Константинополя непотребными речами? Тебе мало земель Палестины, где такие, как ты, еретики плодятся подобно сорнякам? Ты решил посеять плевела на византийской земле? Если бы я предвидел, что в ваших краях множатся подобные отступники, разве ссудил бы деньгами преподобного Савву, когда тот прибыл просить их у меня на строительство лавры в долине Кедрона?
Странник как будто врос в стену, пристально глядя в пол:
– Ты, василевс, не способен отличить зерен разума от плевел глупости. Ты, считающий себя православным христианином и всячески опекающий церковные лона Византии и Рима от различных ересей, в мыслях и действиях своих есть Цельс, ненавидящий христианство. А византийский народ вправе знать не оскверненную подобными тебе правителями и подвластной им церковью истину.
– Да как ты смеешь уподоблять меня гнусному язычнику, еретику?! – побелел Юстиниан.
– Язычник язычнику рознь, – спокойно ответил старец. – Был Платон, знавший истину, и был Цельс, извративший эту истину, бесстыдно прикрывшись идеями Платона. Но ты вряд ли способен понять разницу между ними. Именно здесь лежит камень преткновения. Ты слеп и глух. В голове и душе у тебя бушует хаос, смешанный с грязью. Как когда-то в детстве ты любил копошиться в земляной пыли, подбирая всякую дрянь и жадно заглатывая ее, так же и сегодня твоя голова напичкана грязными помыслами о подавлении и безграничном властвовании, но это проистекает вовсе не от былой твоей бедности, ибо и бедняк бедняку рознь, а от скудости души твоей. Какая все же беда, что ты облечен властью.
Юстиниан поперхнулся густой слюной гнева:
– Перед тобой византийский император!! А ты… ты – всего лишь жалкий, немощный, нищий старик, зависящий от мановения моего мизинца.
Илия чуть заметно молча покачал головой. Юстиниан слышал его прерывистое, частое дыхание. Император догадывался, что старик очень хочет пить, и со щекочущим в груди наслаждением наблюдал, как трудно тот разлепляет пересохшие, потрескавшиеся губы. Великий экстаз упоения властью над слабеющим на его глазах старцем внезапно овладел императором. Это победоносное чувство отчасти напомнило апофеоз физической любви с Феодорой.
Сделав недолгую передышку, старик снова заговорил:
– Ты думаешь, что, объединившись с Римской церковью, способен приструнить народ, укоренив в нем страх перед вечным библейским адом? Но все, что держится на страхе, рано или поздно непременно выходит из повиновения, рушится, превращаясь в пыль и руины. Только свобода человеческой воли и сердца, выбор между добром и злом без насилия, без устрашения вечным грядущим наказанием имеют значение для настоящего и будущего всего человечества и любого человека.
– Ха-а, я смеюсь над тобой, нелепый старик! Для чего же тогда, по-твоему, существует земная иерархия, из века в век сменяют друг друга правители империй, возводятся на земле церкви, как не для контроля за подданными, вразумления убогих, нищих духом глупцов и усмирения непокорных выскочек?
– Ты искренне полагаешь, василевс, что власть дает названные тобой полномочия? Что императорское, да и любое церковное звание вручается в награду, а не в испытание и что власть – есть великая безвозмездная щедрость небес? Ты и впрямь веришь, что твой дядя Юстин своей волей преподнес тебе сей ценный подарок?
– Именно так! Кто же еще? Но и Богу, конечно, было угодно, чтобы я правил Византией. И уж я-то постараюсь использовать вверенную мне власть для восстановления могущества Римской империи под моим началом.
– Нельзя спасти яблоко, очистив подгнившие бока, когда сгнила его сердцевина. Твое рвение не только бессмысленно, оно чрезвычайно опасно для византийского народа, и без того принявшего от тебя море страданий. Ты, василевс, как и многие до тебя, не прошел испытания властью. Всякое должностное лицо представлялось Христу врагом людей Божиих. Ты же есть худший из подобных лиц, ибо окружил себя лживыми подданными, яростными вояками-варварами, извратил в угоду себе христианство, но подобные кропотливые усилия не спасли от разложения и гибели еще ни одной империи.
– Разложению империи способствуют именно такие, как ты! – Юстиниан шагнул ближе к старику. – Учение столь близкого твоему сердцу Оригена и есть самая гнусная ересь, наистрашнейшая крамола, способствующая расшатыванию незыблемых основ государства. Что, кроме глупого брожения умов, принес гражданам своим учением Ориген?
Старик посмотрел Юстиниану в глаза:
– Вслед за Христом он подарил им
