– Твоя правда, спать пора, – признал Гога. – Иди, Герасим, мы сейчас подтянемся.
Дождавшись, пока закроется дверь за Балашовым, Рома задумчиво произнес:
– Мы, конечно, идеализируем Сталина… Гога, ты на самом деле встречал Лаврентия на Румынском фронте?
– Сдурел? Я там близко не появлялся. Рагнара высадила меня на окраине Питера.
– Погоди-ка, а где ты раздобыл сибирскую газету про твоего папашу?
– Ты меня удивляешь. На звездолете сварганили, разумеется.
– Вот скоты! – возмутился Роман. – А мне ничего такого для достоверности даже не предложили.
Они замолчали, услыхав топот сапог в смежном вагоне. На всякий случай отступили в темный угол. Дверь распахнулась, несколько человек в шинелях и фуражках шумно пробежали через тамбур и ворвались в их вагон. Буквально через секунду послышались выстрелы, затем кто-то – кажется, Саня-Дракун – крикнул:
– Полундра!
Сквозь выстрелы – револьверные и винтовочные – прорывались выхлопы морского мата и польские призывы поубивать всех большевистских собак:
– Забийай вшыстких… Холера!.. Умржый большевицки пиес!
Винтовки замолчали, лишь трижды прощелкали револьверы.
Отреагировав первым, Рома расстегнул кобуру, выхватил пистолет из кармана, дернул ручку двери. Он вступил в коридор вагона, держа в левой руке браунинг, а в правой – наган. Отставая на шаг, за ним шел Гога с парабеллумом.
Подсознательно зафиксировав трупы – три в флотском и два в армейском обмундировании – на полу и двух стоявших вполоборота людей, Роман открыл огонь с обеих рук. Над ухом хлопнул выстрел парабеллума. В тесном проходе, да еще в упор, не промахнешься: двое в офицерских шинелях были прошиты пулями и рухнули на грязный пол.
Из купе выскочил еще один, поднимая револьвер, но тоже был нашпигован свинцом. Наган в руке Романа дважды щелкнул вхолостую курком – кончились патроны в барабане. Сунув револьвер обратно в кобуру, он перехватил пистолет в правую руку – из браунинга он стрелял реже, там еще должны оставаться патроны, хотя немного. За спиной Гога, чертыхаясь, заменял обойму. Коридор словно вымер – пассажиры попрятались в своих купе, пережидая перестрелку.
– Двоих убили до нас, мы троих положили, – шепотом сказал Роман. – Сколько их всего мимо нас прошло?
– Четверо, – ответил Гога уверенно. – Значит, остальные вошли через другую дверь, и мы не знаем, сколько их всего.
Двери всех трех купе, в которых разместился отряд, были открыты. Из ближнего купе № 4 выполз окровавленный Филимон Смирнов и сказал:
– Двое в вашем купе засели.
Оставив его в коридоре держать выход из купе № 5 и № 6 под прицелом винтовки, они осторожно заглянули в четвертое. Здесь лежали убитые матросы Балашов и Онищук, он же Дракун, и блондин в офицерской шинели без погон.
– Шестой, – сосчитал Рома и нажал спусковой крючок.
Он всадил оставшиеся три пули в перегородку, разделявшую четвертое и пятое купе, торопливо заменил обойму и передернул затвор. Тем временем Гога разрядил в перегородку свой пистолет. За стенкой кто-то вскрикнул, послышался шум падения, кто-то выбежал в коридор, грохнула трехлинейка. Один из нападавших корчился на полу вагонного прохода, но пытался навести наган на Романа, и Смирнов добил его выстрелом в шею.
В купе № 5 поверх убитых в начале схватки Тимохи Самойлова и Бати распластался, дергаясь в агонии, очередной незнакомец в кавалерийском мундире с нашивками польского корпуса. Всего полегло восемь нападавших, и неизвестно сколько сволочей оставалось в последнем купе.
Выколотив шомполом обгорелые гильзы из револьверного барабана, Рома зарядил наган, потом вставил новый магазин в рукоятку браунинга. Гога тоже заменил обойму. Перезарядив оружие, они навели стволы в стенку между пятым и шестым купе, и Рома крикнул, чтобы бросали оружие и выходили.
– Не стреляйте, братишки, – простонал в ответ Андрющенко. – Только я тута живой… пока.
Матрос умер у них на руках, успев рассказать, что какой-то лях встал на пороге купе, застрелил всех, а потом выпытывал, где командиры документы спрятали. Раненный в живот Андрющенко успел ткнуть ляха штыком, когда тот наклонился. Клинок вошел точно в сердце.
– Искали рапорт Бонч-Бруевича, – резюмировал Гога. – Кто-то в Ставке выдал.
Документы лежали в планшете на боку Романа. Ценность генеральского рапорта стремительно падала, поскольку германское наступление начнется прежде, чем можно создать завесу. Восемь матросов и девять поляков погибли бессмысленно. Впрочем, гражданская война вообще лишена смысла.
В вагоне нашелся доктор, который помог остановить кровотечение, после чего перевязал Смирнова. По его словам, Филимон потерял много крови, но важные органы не задеты, поэтому выживет, если будет на то воля божья.
Они сложили убитых матросов в купе № 4, убитых врагов – в № 6, а сами со Смирновым остались в пятом. Спали по очереди, в сортир ходили вместе – один оставался в коридоре на случай нового нападения. В ту ночь и следующий день они много пили, поминая погибших боевых друзей.
Никто на них больше не покушался, в Питер прибыли без особых приключений. Встретивший на вокзале Адам сообщил, что германские войска перешли в наступление.
Глава 8
Враг наступает
Сотрудники ВЧК и приданный отряд Красной гвардии оцепили станцию. Пулеметы были выставлены прямо на перроне и на крыше гатчинского вокзала, а Левантов с ручным «льюисом» засел на водокачке. Матросы попытались огрызаться, но несколько пулеметных очередей, выпущенных над крышами вагонов, охладили страсти, приведя в чувство большинство буйных клешников.
Бежавшие с фронта герои-балтийцы покорно покидали вагоны, сдавали оружие. Впрочем, до сотни моряков пришлось выносить, поскольку те не могли самостоятельно передвигаться, будучи мертвецки пьяными. Всего чекисты задержали сотни три моряков, тогда как из-под Нарвы исчезло до полутора тысяч во главе с морским наркомом Дыбенко. Командовавший операцией Адам, по причине интеллигентности, почти не ругался, но по зверскому выражению морды лица было видно – готов собственноручно расстрелять изменников, открывших немцам дорогу на столицу мировой революции.
– Да уж, убивать офицеров было проще, чем остановить батальон немцев, – поигрывая наганом, сказал Роман. – Где ваш кураж, шкуры в бескозырках? Хотя бескозырок тоже не видно.
Арестованный матрос подобострастно хихикнул, боязливо глядя на грозных чекистов. Спустившийся с водокачки Левантов резонно заметил:
– Странно, как они свои расклешенные штаны с перламутровыми пуговичками не потеряли во время драпа. Надо было в затылок этим трусливым шакалам заградотряд с пулеметами поставить.
– Ой надо… – согласился Мамаев и вдруг увидел в толпе задержанных беглецов знакомое лицо. – Вот уж кого не думал встретить… Адам, разреши допросить его.
– Знакомый? – Адам дернул плечом. – Займись. Обязательно выясни, куда остальные девались…
Ничего особенно нарвским беглецам не грозило. Из истории было известно, что Дыбенко будет пойман через месяц аж в Самаре, но покается и отделается временным исключением из партии. Рядовых и вовсе малость пожурят и снова на фронт отправят.
Представляя в общих чертах ближайшее будущее, Роман и Георгий все же припугнули старого приятеля Матвея Рысакова. Комиссар 7-го батальона понуро сидел за столом в станционной конторе и каялся: мол, поддался панике, бежал вместе со всеми. Видя, что парень сломался, Гога распорядился принести чай, даже поделился с подследственным сухарями.
Тяжело вздыхая, Матвей поведал, как моряки расположились на подступах к Нарве и первым делом обложили местных жителей данью, потребовав побольше самогона. Возглавлявший отряд нарком Дыбенко Павел Ефимович отказался выполнять приказы начальника участка реакционного царского генерала Парского, бывшего командующего 12-й армией. В результате отряд Дыбенко действовал сам по себе, с
