красноармейцами взаимодействия не наладил. Первую стычку с немцами отряд выдержал, но потери вышли очень большие, поэтому среди братишек-клешников начался раздрай, самые отчаянные отказывались воевать и требовали вернуться в Кронштадт. Тем временем отряды Красной Армии под командованием Парского нанесли поражение немецкой дивизии…
– Не было там дивизии, – раздраженно прервал комиссара Георгий. – Не больше батальона.
– Запросто возможно, – легко согласился Рысаков. – Мы все-таки пошли в атаку, немцы отступили, мы – в погоню, но встретили… как это в пехоте называется… Ну навроде как позицию с пулеметами. Братишки сдуру побежали в атаку, анархисты орали: мол, у германца жратвы много. Так бежали, что мы с командиром батальона позади остались. А потом впереди навроде как пулеметы заворковали, и вся орава, пятки смазавши, навстречу нам обратно повалила.
– Это был арьергард, прикрывавший отход немцев к Нарве, вы их могли голыми руками порвать, – сухо пояснил Рома. – И что потом? Так и бежали до самой Гатчины?
– Мы пытались остановить толпу. – Рысаков опустил голову и продолжил дрожавшим от отчаяния голосом: – Командиры, комиссары стали на пути бегущих, стыдили, умоляли вернуться… Ефима Петрова – помните небось – на штыки подняли, мне прикладом по роже съездили… Кое-как собрал я два десятка братишек, другой комиссар немного матросиков остановил. Многие убежали, но мы там стояли, пытались обороняться.
– Окопы вырыли? – осведомился Гога. – Дыбенко приказал вам оборудовать какую-то позицию? Он же был на фронте в пехоте, должен знать, как это делается…
– Что должен, эта сволочь в тридцать восьмом получит, – напомнил Роман.
Тоскливо выслушав их реплики, Матвей покачал головой.
– Нет, братишки, никаких приказов не было. Своим умишком решили в деревне попрятаться. Потом слышим – на станции паровозы гудят, эшелоны отходят. А тут еще немцы пушками бить начали, шрапнель прямо над головой взрывается и косит всех. Ну тогда мы тоже побежали. Сели в эшелон и погнали на Питер.
– На хрен вы в Питере нужны? – задал риторический вопрос Георгий. – Что слышали про врага революции Дыбенко? Куда он делся?
– Железнодорожники говорили, будто Павел Ефимыч навроде как с первым эшелоном отправился. Но успел навроде как прицепить к своему поезду цистерну со спиртом.
– Тогда понятно, что раньше Самары или Екатеринбурга их никто не увидит, – свирепо произнес Рома. – Хотелось бы мне знать, по каким дорогам эта банда будет колесить.
– О том тебе даже они сами не расскажут, – заржал Гога. – Сам понимаешь, цистерна спирта – это серьезная причина для амнезии.
Читать протокол допроса товарищ Адам не стал, лишь выслушал устный отчет и махнул рукой.
Дюжину выявленных разжигателей паники расстреляли перед строем арестованных. Затем большинству задержанных матросов вернули оружие, рассадили по вагонам шедшего к фронту состава с отрядом питерских рабочих и отправили обратно под Нарву – кровью позор искупить. Когда поезд отошел от станции, Адам приказал отряду садиться в грузовики и возвращаться в Питер. Он обронил: дескать, была странная телефонограмма, из которой Адам понял, что назревают серьезные опасности.
В здании ВЧК на Гороховой выяснилось, что лжеисторики конца ХХ столетия в очередной раз соврали. Дыбенко вовсе не колесил больше месяца по России, допивая пресловутую цистерну спирта, но добросовестно прибыл в столицу и был посажен под арест. По слухам, Троцкий в ярости требовал расстрелять трусливого героя революции, но Ленин распорядился устроить суд. Однако эти дрязги бледнели по сравнению с главной новостью, пославшей пришельцев из будущего в глубокий нокдаун.
Случилось то, чего не произошло в известной, ныне отмененной, реальности: германский флот вошел в Финский залив. Доблестные воины Центробалта героически проспали многодневное траление немцами моонзундских минных полей. По невнятным данным, поступившим в Питер, немцев было много – чуть ли не весь Флот Открытого Моря. Главные силы Балтфлота неохотно покидали насиженную стоянку в Гельсингфорсе, на кораблях снова начались крики о предательстве, матросы митинговали, убивали офицеров и не рвались в бой.
По телеграфу сообщали, что нижние чины броненосцев «Андрей Первозванный» и «Республика», перебив офицеров и комиссаров, провозгласили корабли независимой анархической державой и вскоре были потоплены огнем германских линкоров. Несколько больших кораблей неприятеля появились в море напротив Гатчины, недавно покинутой отрядом Адама. Отряд русских дредноутов и крейсеров, сопровождаемый ледоколами, поспешно двигался в сторону замерзшей гавани Кронштадта. В последней радиограмме говорилось, что их преследуют немецкие дредноуты.
Разумеется, Роман и Георгий, с юных дней слегка сдвинутые на военно-морской истории, немедленно затеяли диспут, вызвав недоумение предков.
– Ставлю гинею против керенки, что флотом командует Шеер, – уверенно заявил Рома. – Командиры эскадр – Шмидт и Сушон.
– Или Хиппер, – уточнил Гога. – Яйца под трамвай на спор не положу, но не сомневаюсь, что «Байерн» и «Баден» участвуют в сражении.
– Шеер держит флаг на «Бадене». Если они догонят колонну «Севастополей», то размажут…
Ян Петерс, помощник председателя ВЧК, угрюмо посоветовал обоим переходить на службу в Военный Контроль и подтвердил, что начальник морских сил бывший адмирал Щастный передал именно такие сведения. Действительно вражеский флот ведет сам гросс-адмирал Шеер. В рапорте Щастного назывались также два «Байерна», девять дредноутов типа «Кайзер» и «Кёниг», а также линейные крейсера «Дерфлингер» и «Мольтке».
– Что это означает? – осведомился Адам, сурово глядя на них.
– Это означает, что Балтфлот влетел в попадалово, – туманно изрек Гога.
Рома поспешил разъяснить в более доступной лексике:
– Амба подкралась незаметно, как полярная лисица. Будь на кораблях нормальные экипажи, оставался бы крохотный шанс на спасение. Но мы сегодня видели, что представляют собой доблестные моряки Гельсингфорса.
Петерс неуверенно призвал не впадать в панику, но подтвердил, что главковерх Крыленко подал в отставку. Причем вовсе не потому, что признал собственную бездарность и некомпетентность. Крыленко считал изменой делу революции создание регулярной Красной Армии.
Примерно через час Дзержинский созвал личный состав – оперативников и бойцов особого отряда.
– Обстановка накаляется, – провозгласил мрачный председатель ВЧК. – Немецкий флот потопил два наших дредноута, «Севастополь» и «Баян» оторвались от преследования, судьба остальных кораблей неизвестна. Линкоры немцев обстреляли наши войска на побережье, после чего германская пехота захватила Гатчину. Троцкий телеграфировал согласие подписать мир на любых условиях, но генерал Гофман не отвечает. По этой причине… – Дзержинский вздохнул и продолжил после паузы: – Совнарком принял решение перевезти правительственные учреждения в Москву. Товарищ Петерс с отрядом Адама немедленно выезжает, чтобы занять здание для размещения Чрезвычайной комиссии. Остальные приедут завтра.
Не прошло и получаса, как они грузились в московский поезд.
Три месяца в революционном Отечестве выработали у них условный рефлекс – при малейшем шорохе за дверью купе оба выхватывали пистолеты. Георгий, наученный опытом перестрелки на обратном пути из Могилева, тоже держал запасной ствол в кармане шинели. Попутчики дважды совались к ним, однако вид нацеленных на вход дульных срезов отбил охоту заглядывать к нервным коллегам. Больше их не беспокоили, так что друзья провели без посторонних основную часть путешествия из прежней столицы в будущую.
Разговор начался с отвлеченной темы. Поглаживая выросший на черепе колючий «ежик», Рома тоскливо буркнул: мол, надо бы снова побриться, пока вши не завелись.
– И в баньку сходить, – согласился Георгий, а потом вдруг спросил: – Чем они тебя купили кроме благородной задачи выправления истории?
– Жизнь родителей… – Рома выглядел совсем разбитым, говорил тихо и грустно. – Отец умер от рака в семьдесят втором, я еще студентом был. Мама в автомобильной аварии погибла в семьдесят девятом. С женой развелся годом раньше, мы недолго вместе прожили.
