«лучших» старых выпусков «Еженощного шоу с Гарольдом Боллом».
Проснулся я от того, что она скользнула в постель, теплая и обнаженная. Я открыл глаза ровно настолько, чтобы обнять ее за талию, а потом снова закрыл их, проваливаясь обратно в сон.
– Боддеккер, – сказала она.
– Гм-м? – протянул я, притворяясь, что совсем сплю. Сказать, что ее появление оставило меня уж совсем равнодушным, было бы ложью, выходящей за все мыслимые и немыслимые границы правдоподобия.
– Расскажи мне про этот дом еще раз.
Сон маячил за сомкнутыми веками, только и ждал, пока я позволю ему снова унести меня. Решив прикинуться совсем еще спящим, я пробормотал заплетающимся языком:
– Танжерины.
Она придвинулась ближе.
– Тогда я тебе расскажу. Хорошо?
– Оцелоты, – так же невнятно буркнул я.
– Точно как в рекламе от «Бостон Харбор», – сказала она. – Входишь в дом, через гостиную, а она такая просторная, там горит камин с постоянной лицензией на разжигание огня. Пламя высокое, яркое, а свет потушен, так что комнату освещают лишь блики огня, теплые, на всем кругом, на коже, голой коже. – Для пущей выразительности она потерлась попкой о мои бедра. – И ковер, похожий на шкуру белого медведя, только на самом деле синтетический, такой мягкий. Очень, очень мягкий. И пушистый. И, может, мы достали настоящего хорошего вина – и легкие-легкие психотропы, – так что кажется, будто мы вместе парим на облаке, летим к солнцу, видим свет и чувствуем тепло – не только тепло друг друга…
К тому времени я уже знал: сопротивление бесполезно. Спать я больше не собирался и к тому времени, как она сказала: «И все это ради тебя, Боддеккер, все ради тебя», та толика здравого смысла, что еще оставалась в моей голове, была надежно заткнута и упрятана в чуланчик, где обычно хранились потачки моим слабостям и мелким грешкам.
Я расплатился за это на следующее же утро, приехав к Пембрук-Холлу еле живым и со слипающимися глазами. Мою же спутницу встряска, которую она заставила меня ей устроить, похоже, ничуть не утомила. Весельчак сердечно нас приветствовал, а Дансигер окинула одним долгим взглядом. Потом она оттянула меня в сторону и спросила:
– Итак, кто кого пытался заставить опоздать на работу?
Чуть позже мы встретились со «стариками», которые дали нам на подкуп семейства Роев кредит в тридцать миллиардов.
– Это в шесть раз больше суммы, которую, по нашим подсчетам, он мог бы заработать своим ремеслом, – сказал Мак-Фили. Глаза у него покраснели волосы спутались и обвисли сальными прядями. Он провел всю ночь в бухгалтерии. – При условии, что ему бы крупно везло, и он вкалывал бы без передыху, пока не свалился бы замертво в возрасте ста одного года.
Хонникер из Расчетного отдела прихватила с собой ноутбук, подключенный к микроспутнику, чтобы можно было перевести деньги немедленно. Левин напутствовал нас еще парой ценных указаний и речью, из которой явствовало, что судьба всего мира рекламы, покоится исключительно на наших плечах, а потом выпроводил из кабинета.
Когда мы спустились в вестибюль, нас перехватил Весельчак.
– Мистер Боддеккер! Вы только поглядите! Какие-то типы прикатили сюда вот это и сказали, что, мол, для вас! – Он схватил меня за руку и, бешено жестикулируя, поволок к двери. – Только поглядите!
Это оказался лимузин – самый настоящий, здоровенная махина, какие видишь в старых фильмах.
– Ты уверен? – спросил я Весельчака.
Он закивал так, будто у него вот-вот отвалится голова.
Я глянул на Хонникер.
– Ты знала?
Она покачала головой.
Я поблагодарил Весельчака, взял Хонникер из Расчетного за руку и спустился с тротуара. Водитель вылез из машины.
– Вы Боддеккер из Пембрук-Холла?
– Это он, – сказала Хонникер.
Водитель вытащил из нагрудного кармана слейт и внимательно изучил его.
– Тогда я приехал за вами.
– По чьему распоряжению?
– Какой-то тип по фамилии Левин? – Он словно бы спрашивал.
– Тогда, полагаю, и впрямь за нами.
Я взялся за ручку двери, но водитель обошел вокруг машины и придерживал дверцу, пока мы садились. Внутри машина оказалась просто огромной. Два мягких сиденья напротив друг друга. Столик между ними исполнял еще функции холодильника и мини-бара, а в потолок было вмонтировано несколько видеоэкранов.
Водитель уселся за руль и оглянулся на нас.
– Ехать будем неходко, – предупредил он. – Это один из допотопных монстров на топливе внутреннего сгорания, весом в несколько тонн. Потом-то его перевели на электричество, но с таким весом любой рикша его в два счета обставит.
– Ничего страшного, – заверила Хонникер из Расчетного отдела.
Он пожал плечами.
– Приятной поездки.
Водитель повернулся к рулю, стеклянная перегородка поднялась, отделяя салон, и я ощутил дрожь заработавшего мотора.
– А нам это нужно? – спросил я у Хонникер. – Разве нам стоит появляться с видом денежных воротил?
– Насколько я знаю Левина, он думает, на них произведет впечатление, что мы послали к ним на переговоры важных персон в настоящем лимузине. Полагаю, он считает, они будут ослеплены.
– Они же ветераны шоу-бизнеса, – напомнил я. – С какой стати им преисполняться пиетета перед лимузином?
– Деньги тоже могу ослепить, – ответила она, и глаза ее засияли. Хонникер провела ладонью по мягкой обивке сиденья. – Тут места – хоть ложись.
Не могу объяснить, откуда я знал, что она так и скажет. Однако же знал. И покачал головой.
– Погоди. Нам захочется отпраздновать на обратном пути.
– Да. – Еще одна улыбка. – Хорошая идея. Очень хорошая.
Родители Ранча Ле Роя жили на Лонг-Айленде, в доме, что они купили после окончания проката «Малыша Нарко». Собственно, они успели убраться из Калифорнии за месяц до землетрясения, сделавшего дружка моей матери богатым человеком.
Лимузин плавно и неспешно провез нас мимо домов миллиардеров в гораздо более Скромную часть острова. Мы остановились около полицейского заграждения, где сгрудились фургончики новостных программ, репортеры и ждущие седоков велорикши. Наш водитель отправился поговорить с дежурным. Полиция питалась оттеснить людей от лимузина, но сквозь затененные стекла я видел, как журналисты тянут к машине микрофоны и портативные камеры, как будто она сама по себе способна была дать показания.
А потом мы миновали заграждение и остановились у дома, лишь немногим больше того, что я приглядел себе в Принстоне. Это место Ранч Ле Рой называл домом, пока не уехал учиться в Колумбийский университет. А после того, как он Женился и открыл свою студию боевых искусств, Ранч переехал в даже более скромный домик в Квинсе.
«Колумбийский выпускник, как Бэйнбридж, – подумал я. – И теперь оба ушли из моей жизни». Я гадал, знала ли Бэйнбридж Ранча как старшекурсника, и нет ли некой зловещей связи между ними и тем, как они повлияли на мою жизнь. Через пару секунд промедления я отставил подобные мысли и пошел к двери вместе с Хонникер из Расчетного отдела, глядя на полицейские посты с обоих концов улицы – журналисты
