уже уснули, а утром она ушла на работу в школу, когда мы еще спали. Но я до сих пор помню, с каким озлобленным азартом женщины деревни собирались ловить этого несчастного труса. Сейчас я их понимаю. Они бедствовали без своих мужей, которые воевали с фашистами, а этот здоровый парень или мужик предал их всех и убежал с фронта к себе домой.
Весной во дворе сошел снег, и мы с бабушкой собрали всю сухую прошлогоднюю лебеду возле нашей мазанки. Я гордился, что принес домой две здоровенные охапки сухой травы, и что теперь у нас будет много еды. Увы, мать и бабушка истолкли лебеду в ступке, а потом бабушка испекла две или три лепешки из этой муки, на большее нашей добычи не хватило. Мы бережно жевали безвкусные, обдирающие рот лепешки и радовались хоть такой еде.
Когда зазеленела трава, мальчишки целыми днями пропадали в степи. Мы паслись в буквальном смысле этого слова. Мы ели все, что пробивалось из земли. Ели щавель, дикий лук, дикий чеснок, жевали сладкие корни солодки, горьковато-сладкие луковицы тюльпанов — они почему-то назывались у нас бубликами.
Мой кишечник после довоенного «воспаления» так и не налаживался, и желудок отказывался принимать такую пищу. Живот у меня постоянно болел, меня мучили рвота, понос, резь в животе. Но эта подножная растительная еда создавала ощущение наполненного желудка, хоть немного заглушала голод, постоянный, нестерпимый голод первого военного года.
Однажды на краю деревни я встретил двух незнакомых женщин с мальчишкой. Чужой мальчишка, естественно, мне чем-то не понравился, и я скорчил ему страшную рожу. Он в ответ швырнул в меня камешком, тот упал у самых моих ног. Камешек напомнил мне камушки с железной дороги. Я поднял камешек, он показался мне мягким. Не знаю почему, я сунул его в рот, и радости моей не было предела. Это оказался огрызок «цыганского сахара» — так мы называли плавленый сахар. До сих пор помню неповторимо прекрасный вкус этого неожиданного подарка.
Летом 1942-го года через нашу заволжскую деревню потянулись эвакуированные. Эти бездомные люди направлялись на восток, они тащили на себе узлы со своим скудным имуществом, которое смогли унести. Сейчас я понимаю, что их согнало с родных, насиженных мест немецкое наступление на Сталинград. Эвакуированные стучали в окна, просили «Христа ради». Бабушка отвечала: «Бог подаст», — она просто ничего не могла подать этим несчастным людям, мы сами голодали.
Однажды мы со старшей сестрой Тамарой сидели дома одни. Сестра готовилась к школе, в этом году она собиралась пойти в первый класс. Мы сидели за пустым столом, сестра перебирала нехитрое хозяйство будущей первоклассницы, а я рассматривал картинки в книжке. Хотелось есть, и мы то и дело поглядывали в угол за печкой, там бабушка хранила горбушку хлеба — всю нашу еду на сегодня. У нас бурчали от голода животы, но мы терпели, - мы знали, что кроме этой горбушки в доме нет никакой другой еды.
Дверь без стука отворилась, и в избу вошли три женщины из эвакуированных. Оборванные, покрытые пылью, изможденные, загорелые от безжалостного солнца до черноты, С большими узлами за плечами, они выглядели жалко даже в наших глазах. Они стали креститься и попросили попить. Сестра дала им воды. Они снова начали креститься и просить «Христа ради». На руках одной из женщин заплакал завернутый в тряпье ребенок.
Сестра моя метнулась в заветный угол, достала горбушку и половину ее отдала женщинам. Вечером ей здорово влетело от бабушки. Но этот случай запомнился мне на всю жизнь, и с годами сделал мою сестру в моих глазах великой и святой.
Кажется, именно в это лето 42-го года я чуть не утопил своего младшего брата Игоря. Все куда-то разошлись, а меня оставили присматривать за двухлетним братишкой. Я страшно скучал и злился на эту обузу. Как всегда в таких случаях, время тянулось нестерпимо медленно. Даже картинки в книжках казались сегодня неинтересными. А во дворе сияло жаркое солнце, чирикали воробьи, которых мы называли горобцами, на украинский манер.
Ко мне забежал мой закадычный друг Вовка Горобец и позвал на улицу. Я с тоской пожаловался, что должен няньчить Игуську.
- Тогда айда купаться! – оптимистично предложил Вовка. – Игуську оставим на берегу, никуда он не денется, а сами сплаваем на тот берег.
Вовкин план показался мне великолепным, я посадил братишку на закорки, и мы побежали к пруду, благо, до места нашего купания – рукой подать. На берегу я посадил Игуську возле небольшой «пещеры» в обрыве, откуда сельчане брали глину. Чтобы надоедливый малец не скучал и не канючил, я разыскал в обрыве и сунул ему в рот кусок «глея», - коричневой твердой глины, которую мы с голодухи сосали вместо давно забытого шоколада. Игорь с наслаждением принялся сосать лакомство и притих.
Мы с Вовкой быстро разделись и нырнули в воду. Для начала мы, как принято, побесились от жеребячьего восторга. Ни голод, ни война, ни прочие невзгоды не могли отнять у нас этой маленькой мальчишеской радости. Нам обоим еще не исполнилось по шести лет, но мы уже неплохо плавали и чувствовали себя в воде уверенно.
Потом мы решили сплавать на ту сторону. О братишке я уже совершенно забыл. Мы поплыли, и нас охватил извечный мальчишеский азарт соревнования. Только примерно на середине пруда я вспомнил про своего подопечного и оглянулся. К моему ужасу, Игуськи на берегу я не увидел. Я присмотрелся и заметил, что неподалеку от берега из воды чуть-чуть высовывается беловолосая макушка моего брата.
Я изо всех сил поплыл назад к берегу. Кажется, я заорал от страха, потому что Вовка тоже перепугался и поплыл за мной. Мы довольно быстро доплыли до несчастного утопленника. Игорь неподвижно висел в воде с поджатыми руками и ногами и не шевелился. К счастью, он еще не нахлебался воды, и его белая макушка все еще торчала над водой.
Я схватил брата и выскочил с ним на берег. Если бы я чуть промедлил, то Игуську пришлось бы хоронить, потому что я не имел ни малейшего понятия, как поступать в таких случаях. Я просто положил братишку на берег, и мы с Вовкой в полной растерянности молча стояли над ним. Он некоторое время лежал неподвижно, потом зашевелился, начал кашлять и, наконец, заревел. Его обычно противный рев показался мне тогда райской музыкой: Игуська не утонул, он живой!
Моя сестра Тамара пошла в школу в 42-м году. Немцы штурмовали Сталинград, вышли к Волге, их самолеты по ночам бомбили железнодорожный мост в Саратове. Во всех трех Покровках уже осталось мало мужиков и взрослых парней. Но наша десятилетняя школа работала. Она находилась в Средней Покровке. Я помню длинное деревянное здание с большими окнами, тесноватые классы с кирпичными печками- голландками. Перед школой на просторном дворе стояли спортивные снаряды: турник, шведская стенка, конь или козел для прыжков. Тут же находилась волейбольная площадка, песчаные ямы для прыжков в длину и высоту. Надо всем возвышалась перекладина на двух высоченных столбах. С перекладины свисали гимнастические кольца и канаты для лазания. Эти столбы с перекладиной тогда напоминали мне виселицу. Я уже умел с горем пополам читать газеты, а в них часто печатали снимки точно таких виселиц, на которых немцы вешали наших партизан.
Школа работала, но военные невзгоды добрались и сюда. Мы с сестрой учились по истрепанным довоенным учебникам. Ученикам выдавали только стальные перья: малышам - №86 и старшеклассникам - «рондо». Тетради, карандаши, ластики и прочие учебные принадлежности каждый добывал, как мог. Тетради мы мастерили сами. Почти все ученики шили тетради из газет и писали в них между печатных строк. У матери сохранилось немало старых тетрадей, исписанных не до конца. Мы старательно вынимали чистые листы из этих тетрадей, скрепляли их стальными тетрадными скобками, и получались почти настоящие тетради.
Через год в школу пошел и я, мы с Тамарой быстро истратили все чистые листы, и нам пришлось переходить на газеты. К счастью, газет у матери хватало. Как учительница, она выписывала «Учительскую газету», а как член ВКП(б) – обязательную «Правду», областную газету «Коммунист» и районную, кажется, «Хлебороб».
Ручки мы тоже изготавливали сами. Стальные перья привязывали нитками к карандашам или деревянным палочкам, - вот ручка и готова. Надо ли говорить, что все мы соревновались друг с другом в красоте собственных убогих изделий? Девочки привязывали перья цветными нитками «мулине» для вышивания, раскрашивали акварелью деревянные палочки.
Чернила тоже делали сами. Мы соскабливали сажу с печных заслонок и размешивали ее в воде. Получалась бледная, грязновато-черная жижа, которой мы выводили в тетрадях крючочки, палочки и
