Пушкина, и поэта Есенина, и лишних людей вроде Евгения Онегина, Печорина, Рудина, и писателя Куприна, и так далее, и тому подобное. Но самодеятельные руссоведы не унимаются. К тому же, в чем-то они правы. Фамилия моя и на самом деле произошла, скорее всего, от евреев.
Только вот мои родители и дед с бабкой тут совершенно не при чем. Перепись населения в 1926 году вели комсомольцы-добровольцы, а самыми активными из всех энтузиастов-активистов во все времена, особенно в нашей революции, оказывались евреи. Эти всегда развивают бурную общественную деятельность, бегут впереди паровоза, - им не дает покоя их «ген активности». Вот они-то, эти еврейские комсомольцы-энтузиасты, скорее всего, и наградили нас такой не совсем русской фамилией. Думаю, все остальные Санины, Мамины и Петины появились на свете в том же 1926 году с помощью таких же энергичных, но не сильно умных комсомольцев-добровольцев из активных общественников-евреев.
Бабушка пару раз скупо рассказывала, как при коллективизации раскулачивали ни в чем неповинных людей. Большая трудовая семья новообращенных Фединых тоже чуть не загремела в места отдаленные, на грандиозные стройки первой пятилетки, хотя они никогда не считалась кулаками, относились к середнякам, всей семьей работали от зари до зари, с трудом сводили концы с концами.
Еще одна выцветшая рукописная справка на обрывке тетрадного листа с печатью и подписями должностных лиц.
«Березовский сельский совет Пугачевского района, Пугачевского округа, Нижнее-Волжского края. 11 июня 1933г. № 026. Справка. Выдана настоящая гр. с. Березова Пугачевского р-на, Н.-Волжского края Федину Ивану Федоровичу в том, что он по соц. происхождению крестьянин середняк, в настоящее время служащий, избирательных прав не лишен, что и удостоверяется. Председатель сельсовета, секретарь».
Коллективизацию проводили свои же деревенские мужики, и почему-то проявляли при этом явно избыточную, непреклонную и даже злорадную суровость. У бабушки с моим дедом подрастали шестеро детей, они своим трудом вели середняцкое хозяйство. Бабушка лаконично упоминала, что они держали коров, лошадей, всяческую птицу, имели огород и небольшой участок земли для зерновых. Дома и в поле работали сами, детей приучали к труду с младых ногтей.
При коллективизации у них отобрали все, вплоть до самовара и «лишних» валенок и одежды. В один день коллективизаторы не сумели забрать все. Они отложили окончательное обобществление собственности свежих колхозников Фединых на другой день, но тщательно переписали остаток имущества. И пригрозили, чтобы хозяева не вздумали что-нибудь припрятать.
У бабушки оставался отрез материи, и она за ночь сшила на руках двум дочерям платья, - уж мужики не посмеют стаскивать с девчонок одежду. Однако мужики посмели. Когда коллективизаторы явились утром, они обнаружили недостачу. Один из них увидел новое платье на младшей дочери, и коварно спросил у нее, откуда взялось такое красивое платье. Тринадцатилетняя Акулина доверчиво рассказала. Бабушка и дед еле оправдались от обвинений во вредительстве, им угрожали раскулачиванием и ссылкой. В итоге обеим дочерям пришлось снимать с себя платья и отдавать их в общественную собственность. Куда подевали эти платья организаторы колхоза – знает лишь черная совесть тех нелюдей, да еще, возможно, Господь.
Как-то бабушка вспомнила серьезное «вредительство» в их деревне. К ним прислали председателем колхоза городскую комсомолку в красной косынке, - из двадцатипятитысячников. Малограмотная комсомолка абсолютно ничего не понимала в сельском хозяйстве, считала, что творог добывают из вареников, а булки растут на деревьях, но горела социалистическим энтузиазмом. В посевную кто-то из сельских мужиков решил подшутить над этой не по разуму усердной энтузиасткой. Мол, смотри, товарищ председатель, мужики сеют просо, это прямое вредительство, надо сеять пшено, ведь кашу варят из пшена, а не из проса!
Энергичная дура-энтузиастка в красной косынке тут же дала команду прекратить сев проса и заставила колхозников сеять очищенное пшено. Как ее ни убеждали спохватившиеся шутники, усердная комсомолка- доброволка твердо стояла на своем. Чего, чего, а твердости характера и силы воли у таких всегда имелось с избытком.
Естественно, пшено не взошло. Случился грандиозный скандал. Что власти сделали с краснокосыночницей, не знаю, возможно, ее наградили за разоблачение врагов народа и послали на повышение. А вот мужика-шутника и кое-кого из соучастников-односельчан обвинили во вредительстве и вместе с семьями сослали в Сибирь, на лесоповал, откуда никто из них, скорее всего, уже не вернулся.
После такой вот деятельности не в меру активных коллективизаторов настал страшный для Саратовской области «голодный год». Зимой 1932-33 года там вымирало по половине деревень. Немного и скупо вспоминал об этом времени мой дядька, единственный вернувшийся с войны брат отца.
«Мы жили в селе Березово Самарской губернии, Николаевского района, потом район стал Чапаевским, а потом – Пугачевским. И губерния наша потом стала Нижне-Волжским краем, потом Саратовским краем. Краем она называлась потому, что в нее входила автономная Республика немцев Поволжья. Когда немцев выселили, и немецкая Республика исчезла, Саратовский край стал областью.
«В Березове мы жили до 1930 года. В 1929 году началась общая коллективизация. Отец и вся наша семья вступила в колхоз. В колхозе дела пошли плохо с самого начала. Денег не давали, хлеба давали немного, живности не было никакой. Даже курей наших забрали в колхоз. В колхозе пошла сплошная бесхозяйственность. Руководящие посты заняли лодыри и пьяницы из чапаевцев, которые не хотели сами работать. Лошади заразились сапом, пошел сплошной падеж. Отец посмотрел на такую расслабленность и стал думал, как кормить семью. Он решил уехать в совхоз Октябрьский. Через некоторое время туда переехали и мать, и все мы. Там отец и умер».
Дядька писал это мне в конце 70-х, в разгар застоя. Сам он с молодых лет служил в армии сапером, состоял в партии, потом, в отставке, считался общественником, пропагандистом и активистом. Так что о каком-то злопыхательстве и речи быть не может. Какой же чудовищной трагедией для народа обернулась прославленная коллективизация на самом деле?
Дядька рассказывал мне, как формировалась наша сельская советская элита. В годы гражданской войны в наших краях «гулял Чапаев-герой». Война закончилась, и героические чапаевцы вернулись в родные села и деревни. Вокруг царила страшная разруха. Кое-кто из чапаевцев засучил рукава и принялся налаживать свое хозяйство и жизнь своей семьи заново. Но многие герои гражданской войны выбрали другой путь в жизни.
- Они прямо говорили, - рассказывал дядька, - мол, не для того проливали кровь, чтобы снова становиться за плуг и возиться в дерьме. Давай мне портфель! Давай мне должность начальника! Расселись они и в районе, и в селах. В райисполкоме – чапаевцы, в райкоме - чапаевцы, в сельсовете тоже они. Председатель колхоза, директор совхоза – чапаевцы. Бригадиры, учетчики. А работали в поле бабы и разная беднота. Кто из чапаевцев пахал и поднял свое хозяйство, - потом их чапаевцы-начальники раскулачили при коллективизации.
Бабушка неохотно и редко вспоминала свою долгую и нелегкую жизнь в постоянном упорном труде, в бережливости и нужде. Она заводила такие разговоры только в том случае, когда хотела упрекнуть нас в нежелании работать по дому и приучить нас к трудолюбию и терпению. При этом она совершенно не стеснялась в выражениях. Как большинство деревенских баб, она в сердцах частенько употребляла словечки, совсем не предназначенные для детского слуха. Да простит ей Бог такое прегрешение, ибо грешила она по неведению простой души и из лучших побуждений.
Она верила в Бога, но эта вера даже мне казалась какой-то странной. Каждое утро и каждый вечер бабушка стояла на коленях перед единственной в доме темной, закопченной и засиженной мухами иконой и молилась. Молитвы она читала одни и те же, чаще всего бормотала скороговоркой что-то вроде: «Господи, Исусе-Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных...» После этого она считала свой долг перед Богом исполненным и принималась, не поднимаясь с колен, честить Спасителя — за войну, за голод, за горемычных сирот, за Жданку. При этом из ее морщинистых уст вперемешку с церковными словами вылетали довольно непечатные выражения.
Сейчас у нее «угнали» на войну всех четверых сыновей. Старший, Григорий, известный комбайнер, имел «бронь», но его забрали в армию в 1942г., а через год он вернулся инвалидом. Средний сын Александр служил в армии еше до войны, остался на сверхсрочную, закончил школу младших лейтенантов. Он служил сапером на Дальнем Востоке, воевал с японцами, дослужился до капитана. Кроме бесследно пропавшего где-то отца, в том же 1941 году пропал без вести и его младший брат Никифор, 1920 года
