закрепления у нас этой веры до нас время от времени доводили строго дозированную информацию о том, что где-то еще раз разоблачили группу врагов народа, которые хотели разрушить наше счастье, и только благодаря прозорливой мудрости Сталина и бдительности органов НКВД это им не удалось.
Не думаю, чтобы я оказался исключением, скорее я был «середняком». Меня с раннего детства подготовили к роли безликого винтика в бездушной и не рассуждающей машине нашего государства. Мое сознание жестко запрограммировали на беспрекословное выполнение указаний власти, в чьем бы лице эта власть ни выступала. Я гордился выпавшей мне счастливой доли бездумной сменной детали государственной машины. И не только я. Помню стихи известного поэта, кажется, Щипачева:
Гвозди бы делать из этих людей, -
В мире бы не было крепче гвоздей!
И мы искренне гордились, что годимся на крепкие гвозди. Лишь с годами я стал догадываться, что человек предназначен для более высоких целей, а не только для изготовления из него гвоздей.
Сейчас во всем этом обвиняют Сталина, который раздувал свой культ. Но ведь не сам же Сталин писал все эти книги, статьи и лозунги, не он писал стихи о себе, мудром вожде и учителе, не он рисовал свои портреты.
Все это делали взрослые дяди и тети из тех, которые при любой власти, при любом режиме ухитряются всегда находиться впереди, на трибуне, за столом президиума, на теплом, выгодном местечке, поближе к бесплатной кормушке.
Сменится власть, в стране воцарится другой политический режим, но все эти бесчисленные политические проститутки опять окажутся на тепленьком, хлебном месте. Они станут яростнее всех затаптывать в грязь своих бывших кумиров, оплевывать недавнюю политическую систему, которую еще вчера они называли самой справедливой, самой прогрессивной в мире. И они громче всех и быстрее всех начнут славить нового Вождя и новую систему. И подрастающее поколение будет верить этим прирожденным лизоблюдам.
В истории человечества есть много примеров тотального и беспросветного рабства целых народов, но примеров государства счастливых и довольных своей участью рабов история, кажется, до сих пор не знала.
Когда в годы перестройки разгорелись дебаты по поводу «Зубра» Даниила Гранина, они взбаламутили во мне отстоявшуюся было горечь. Если бы мне в мои пионерские годы встретился этот Зубр, то я при первой же возможности без малейших колебаний и угрызений совести пристрелил бы этого предателя, по собника фашистов, отказавшегося вернуться на Родину.
Тем более, что примеров у нас хватало. Мы изучали в школе роман «Радуга» Ванды Василевской и всей душой одобряли одного из ее героев, победоносного офицера Красной армии, который при освобождении своей деревни от фашистов пристрелил свою жену без суда и следствия - за то, что она в оккупации изменила ему и спала с немцем.
Моя тетушка, младшая сестра отца, однажды рассказала о моем двоюродном брате Викторе, сыне старшей сестры отца. Виктор перед войной еще мальчишкой работал в колхозе в селе Березово. Как-то он шел с бригады в село, его догнала попутная полуторка, Виктор попросил шофера подвезти его. Шофер разрешил ему сесть в кузов. В кузове Виктор увидел мешок зерна, уселся на него.
У въезда в село машину остановили контролеры. Они обнаружили в кузове мешок зерна и поинтересовались, откуда пшеничка. Шофер тут же твердо заявил, что ничего не знает. Виктора обвинили в краже мешка зерна и, как он не пытался оправдаться, осудили на несколько лет принудительных работ. Мне тогда эта история показалась не столько трагической, сколько смешной. А через много лет мать написала мне об отце этого Виктора.
«У Анны, старшей сестры вашего отца, муж работал кролиководом в колхозе в селе Березово. Как опытный специалист и передовик производства он не то в 35-м, не то в 36-м году был приглашен на большой прием к Сталину. А через год его репрессировали за вредительство и сослали в лагеря, где он и умер. В 1946-м году его реабилитировали – посмертно».
Я к тому времени уже немного поднабрался ума, и эта история не показалась мне смешной. Но в детстве, отрочестве и юности я не думал и не знал о масштабах репрессий. Я искренне считал, да и практически все в моем пионерском, комсомольском и студенческом окружении тоже думали, что весь советский народ искренне предан делу Ленина-Сталина, предан лично Сталину и только отдельные подонки, выродки, враги народа, как их тогда называли официально, пытаются навредить нашему вождю, а значит, и всем нам. Я с большим удовлетворением читал речь Сталина на XVIII съезде ВКП(б), где он спокойно сказал, что «изверги разоблачены и физически уничтожены. (Бурные аплодисменты)».
В таком состоянии законченного советского, а точнее сталинского фанатика я, голодный и полураздетый, собирал колоски и железный лом, собирал семена деревьев и сажал сталинские полезащитные лесные полосы, вносил посильный вклад в Великий Сталинский план преобразования природы. В таком состоянии я, начиная с пятого класса, каждое лето работал в колхозе. За целое лето тяжелого, грязного ручного труда в пыли, под палящим солнцем я зарабатывал мешок, иногда два мешка зерна. Но материальные блага меня не интересовали. Я привык к полунищенской жизни и видел счастье не в лишнем куске хлеба. Я гордился своим прямым участием в строительстве коммунизма, - за тарелку постной колхозной затирухи.
В таком состоянии я учился только на «отлично». Наш вождь надеялся на мои школьные успехи, ведь он обеспечивал мне возможность бесплатно учиться в лучшей в мире советской школе, и я не мог не оправдать его великого доверия.
В таком состоянии меня врасплох застала смерть божества. Три мартовских дня 1953 года, наполненные траурной музыкой, звучавшей по радио, краткими сообщениями о состоянии здоровья товарища Сталина, стали для меня самыми страшными во всей прожитой до того жизни. Я, десятиклассник, хорошо понимал, что даже наш вождь смертен, как любой человек, что такая тяжелая бо лезнь на 74-м году означает верную смерть. Но это я понимал рассудком, чувства же мои отказывались воспринимать кошмарную реальность. Смерть Сталина означала крах всего. Без Сталина мы жить не сможем — это я знал твердо.
Время от смерти Сталина до ХХ-го съезда КПСС тянулось для меня серым и безрадостным. Мои чувства можно сравнить с чувствами щенка, брошенного хозяином на опустевшей осенней даче. Мое божество умерло, и в сердце моем кровоточила бездонная незаживающая рана. Маленков, Берия, Хрущев, дело врачей-вредителей — все эти события промелькнули, не вызвав чувства глубже, чем некоторое любопытство и смутная надежда. Потеря божества казалась невосполнимой.
Немного встряхнул меня ХХ-й съезд. Нас, студентов, собрали в актовом зале и зачитали «закрытое письмо» ЦК ВКП(б). Сейчас мне трудно восстановить все нюансы моих чувств в тот момент, но помню, что преобладал скепсис. Я иронически хмыкал, слушая письмо.
Сталин ни разу не выезжал на фронт, ограничившись одной стремительной вылазкой на Волоколамское направление? Как бы не так! Ведь Сталина часто видели на передовой в самые трудные моменты войны — об этом столько писали в книгах, столько говорили очевидцы. Сталин узурпировал власть и уничтожил всех своих возможных противников? Ерунда, власть ему передал лично Ленин, а уничтожал он врагов народа, мешающих нам твердой поступью идти к коммунизму.
Смутные намеки в «закрытом письме» на возможную невиновность лидеров оппозиции Бухарина, Зиновьева, Каменева и других вызвали у меня чувство, близкое к брезгливости. Мне казалось, что кто-то извлек из могил полусгнившие трупы и хочет заставить меня поклоняться этим смердящим мертвецам, Пусть простаки верят всему этому, думал я, но что касается меня — не на того напали. Это просто дипломатический ход — унизить Сталина, чтобы возвысить себя.
Кто такой Хрущев по сравнению со Сталиным? Мелкая сошка в окружении великого Сталина. Вот он и стремится запятнать светлый образ великого вождя, чтобы заработать дутый политический авторитет. Я никогда не поверю, что Бухарин, Зиновьев, Каменев и прочая компания искренне строили коммунизм. Ведь и Ленин отзывался о них только плохо, называл политическими проститутками, штрейкбрехерами, предателями. Бухарин, к тому же, по ленинской характеристике, никогда не знал диалектики — я-то диалектику знаю! Нет, меня так просто за нос не проведешь!
С такой или примерно такой политической платформой я вступил в десятилетнюю эпоху Хрущева или, как начали говорить после его свержения, в период волюнтаризма. Я не верил Хрущеву и не любил его. Он
