отцом, почти никогда не рассказывала о молодости отца. На такие воспоминания у нее просто не хватало времени. Она пропадала в школе от темна до темна, а потом дома долгие часы сидела над тетрадями учеников. В воскресенье, свой единственный выходной день, она почти всегда уходила в ту же школу или в клуб по бесконечным общественным делам, а то уезжала в район на какие-то заседания, совещания и конференции. У нас тоже хватало своих неотложных занятий.
Когда много позже я допытывался у нее о «деле Федина», о котором мне рассказал мой дядька, средний брат отца, она с негодованием отвергала эти мои домогательства и домыслы. Никакого «дела» никогда не существовало!
Только через много лет, когда я прислал ей первый вариант рукописи этой книги, она, наконец-то, прониклась соответствующими чувствами и прислала мне коротенькое описание своей жизни и жизни отца. Как ветеран педагогики, учительница литературы и русского языка, она не могла не поддержать мое литературное начинание. Но и в этом письме кое-что вызывает у меня сомнения и вопросы.
«Я родилась 1.11.11г. в селе Дергачи, в семье крестьянина Алексея Петровича Гусева. В начале 20-го года от тифа скончался отец в возрасте 38 лет. Нас у мамы было три дочери: мне 8 лет, средней сестре – 4 года, а младшей Вере – 2 года. Через год умерла средняя сестренка. А старший брат семнадцатилетним в 18-м году с отрядом Красной Армии ушел комсомольцем-добровольцем на гражданскую войну и погиб в 1919г.
«Моя мать была неграмотная, чтобы прожить, она батрачила: стирала, шила, жала, стригла овец, мазала саманные постройки и т.д. Я училась в начальной школе, потом во 2-й ступени. Помогала матери, чем могла: зимой вместе с ней стирала на людей, круглый год мыла полы в четырех квартирах, летом работала на плантациях у зажиточных крестьян.
«В 1930г. сразу после окончания 2-й ступени начала работать. Сначала в дошкольных учреждениях, потом в райкоме комсомола, в комсомол вступила в 1928 г. Меня послали на учительские курсы в Пугачев, потом работала в школе, в начальных классах. В 1933г – опять курсы по подготовке учителей семилетних школ. Меня назначили заведующей семилетней школой в селе Головинщине Дергачевского района. Там же работал ваш отец. В начале 1934 г мы женились.
«У папули было 2 сестры и 3 брата. Старший брат, дядя Гриша, работал в колхозе механизатором, имел бронь. О дяде Саше ты знаешь. А дядя Никифор, 1916г. рождения, работал на Сланцево-Савельевском руднике Краснопартизанского района Саратовской области, был активным комсомольцем-общественником. Летом 1941 года его призвали на фронт. Ни одной весточки от него не пришло, видимо, эшелон дорогой разбомбили немцы.
«Отец ваш окончил семилетку в своем селе, поступил в педтехникум в Пугачеве, - тогда так называли педучилище. Окончил его и стал работать преподавателем в семилетней школе в Головинщине.
«В 1934г. меня перевели заведующей семилетней школой в Первомайском совхозе Саратовской области. Отец переехал со мной, преподавал в этой школе математику. Когда я в начале зимы пошла в декретный отпуск и уехала к своей матери в Дергачи, его назначили заведующим школой. Одновременно он был зам. секретаря комитета комсомола в совхозе и пропагандист политкружка среди актива совхоза. За две недели до рождения Тамары он отправил меня в Дергачи к маме. Когда родилась Тамара, он приехал. И как же он радовался рождению первого ребенка!
«А через несколько дней он опять приезжает и сообщает печальную новость. Его исключили из комсомола, сняли с работы без права работать в Дергачевском районе. За что? На очередном заседании политкружка ему задали вопрос: почему во многих областях и районах не стало политотделов? Может, вопрос сформулировали немного не так. Но в совхозе, где мы работали, политотдел еще действовал. Отец с присущим ему простодушием ответил, что политотделы выполнили свою роль, поэтому их ликвидировали. А надо было, оказывается, сказать: упразднили.
«На занятии присутствовал кто-то из высокого начальства, - не то района, не то даже области, - и слово «ликвидировали» вызвало его начальственный гнев. Так мне рассказывал ваш отец. Если это считать «делом Федина», то – вот все, что я знаю. Но я никогда не слышала о «деле Федина». Больше ни о каком «деле» я ничего не знаю.
«Что делать? У меня на руках кроха, он без работы, да еще с таким «пятном». Он решил уехать в Октябрьский совхоз Перелюбского района, где жила его мать, дядя Саша и тетя Лена, устроился в одну из школ Перелюба, снял квартиру.
«Я после декрета снова поехала на свою работу опять зав. семилетней Головищенской школой. Думала, что все это отразится на моей судьбе. Но ко мне относились по-прежнему хорошо. Нач. политотдела даже проявил заботу: прислал за мной свою машину и наказал шоферу, чтобы не заморозил «мать с дитем». Стояла вторая половина января 1935 года, лютые морозы. Потом часто интересовался моей жизнью, питанием, работой, помогал советами и т.д.
«С отцом вашим, как он устроился, мы все время переписывались, но я скрывала это от начальства. Знал о переписке только начальник почты, мой земляк и надежный товарищ. В июне 1935г. отец в отпуск приехал к нам и предложил на выбор три места: Перелюб, Грач Куст и Нижняя Покровка. Мне страшно не хотелось уезжать. Меня устраивала работа, авторитет в совхозе и районе, неплохое материальное обеспечение, квартира, да и начальство не хотело меня отпускать. А ему нельзя здесь оставаться, боязно, время-то какое.
«Если отказаться, то, значит, Тамару оставить без отца. И в конце июля 1935г. мы поехали вместе в Нижнюю Покровку. Работа в средней, десятилетней школе, большая общественная работа в школе и на селе. Оба агитаторы, лекторы. Самодеятельность. Я – депутат райсовета, в 1940г. вступила в партию, член пленума райкома ВКП(б). Он – профорг школы, член райкома профсоюза. Все шло хорошо, а главное – мы молоды.
«Но вот – война…»
Так мать впервые и единственный раз кое-что написала мне о себе и об отце. Не все в ее письме мне понятно, не со всем я могу согласиться. Я могу поверить, что отец пережил серьезные неприятности в самом конце 1934 года, когда по молодости, - ведь ему шел всего-то 24-й год! – сказал на своем политкружке, в присутствии начальства из района или даже области, что политотделы «ликвидировали».
Тогда компетентные органы НКВД постоянно ликвидировали что-то. То белогвардейское подполье, то многочисленные вредительские троцкистско-зиновьевско-каменевские группировки, то шпионско- диверсионные банды. Во всей стране только что ликвидировали кулачество как класс. А тут отец «ликвидировал» политотделы – главный контрольный орган партии в совхозах и МТС.
За такую «ликвидацию» его вполне могли снять с работы, запретить работу в районе. Ведь сельские интеллигенты тогда, как и колхозники, находились на положении крепостных. Без паспорта, даже без свидетельства о рождении, с запретом работать в районе - куда мог деться отец? Только в родное село Березово, где его знали, где остались друзья его детства и комсомольской юности. Они могли помочь ему с работой, закрыть глаза на «темное» прошлое.
Но вряд ли его тогда исключили из комсомола. Изгнанному из рядов ВЛКСМ никогда никто не предоставил бы работу с советским подрастающим поколением, работу учителем в школе. Это исключено. И тем более, его, исключенного из рядов ВЛКСМ, никогда бы не избрали профоргом нижнепокровской средней школы и членом райкома профсоюза.
Если нечто подобное случилось с отцом в первый год их семейной жизни, то, думаю, оба они тогда отделались лишь сильным испугом. И вполне возможно, что через несколько лет, уже незадолго до войны, отец, по свойственной ему прямоте или, как пишет мать, простодушию, а точнее, по нежеланию лицемерить и юлить, из-за принципиальности, попал в куда более серьезную историю.
Ведь совсем недавно Сталин провозгласил доктрину, что по мере продвижения к социализму классовая борьба обостряется. Вот тогда отцу могли припомнить все, в том числе, и прежние «отклонения» от линии партии. И тогда-то, скорее всего, мы переселились из хорошего деревянного дома, редкого для Нижней Покровки, в саманную мазанку с земляным полом. Насколько я смог вычислить, это произошло летом 1940г.
И еще одно место в письме вызывает у меня очень сильные сомнения. Мать пишет, что ее отец – крестьянин. Считаться дочерью рабочего или трудового крестьянина в те годы значило многое. Дети рабочих и крестьян-колхозников даже после войны имели немалые преимущества перед детьми
