Рядовой красноармеец Иван

«служащих». Это я, как выходец из «служащих», прочувствовал на себе, когда после школы поступал в ВУЗ. О детях врагов народа можно не говорить.

Но у меня в детские годы почему-то сложилось впечатление, что мать как-то говорила, будто ее отец – сельский фельдшер или даже врач. Я часто рассматривал старый, дореволюционный снимок ее матери и отца. Моя молодая бабка стояла перед фотоаппаратом в красивом, длинном, почти бальном платье темного цвета, отделанном кружевами. На ее шее висел на массивной, явно золотой цепочке какой-то не простой кулон. 

Мой дед стоял рядом с ней, - в очень приличном костюме, из-под которого виднелась жилетка, при галстуке-бабочке, в блестящих высоких сапогах. На пиджаке виднелась цепочка от часов. Его откровенно интеллигентное лицо украшали небольшие, старательно закрученные усы. На крестьянина мой дед никак не тянул, да и бабка не слишком напоминала неграмотную крестьянку. Они оба больше походили на дореволюционных сельских интеллигентов. Наверное, думаю я теперь, суровая жизнь заставила мать изменить «социальное положение» своих родителей. А потом она так свыклась с этим изменением, что искренне поверила в него.

Уверен, что моя мать не фантазировала сознательно. Просто, как утверждает Фрейд и его многочисленные последователи-психоаналитики, подсознание заставляет человека надежно забыть наиболее неприятные моменты жизни. И вот подсознание заставило мою мать забыть самую большую неприятность в их с отцом жизни. Ведь ее, жену «врага народа» районного масштаба, тоже никто бы не оставил в 1935 году директором совхозной семилетней школы.

И все-таки - недаром начальник политотдела совхоза постоянно интересовался ее жизнью и проявлял о моей матери такую трогательную заботу. Ох, недаром. Вся их жизнь, только-только начинающаяся, вполне могла полететь под откос. Поэтому она всегда отказывалась говорить о каких-либо политических осложнениях в их жизни. И ее подсознание выработало такую вот, вполне безобидную версию.

Мой отец стал первым и, по-моему, единственным фотогра­фом в довоенной Нижней Покровке и печатал карточки при свете керосиновой лампы. Он первым принес землякам голос Москвы в тяжелом полированном ящике трехлампового батарейного приемника. Он хотел привить своим ученикам чувство прекрасного и занялся рисованием, не имея ни малейшей подготовки. Он хотел приобщить деревенских ребят к спорту и на тридцатом году жизни на­учился кататься на коньках — отец троих детей. На одной из его уцелевших фотографий он снялся со всеми своими дово­енными значками на цепочках. Я разглядел значок Осоавиахима, Ворошиловского стрелка.

«Общество друзей авиации, армии и химических войск (осоавиахим). Перелюбский районный совет. 24 августа 1939г. Удостоверение. Выдано настоящее тов. Федину И. Ф. в том, что действительно он сдал все нормы на Ворошиловского стрелка 1-й ступени при Перелюбском Райсовете ОДХ и выдан значок за №4136287. Председатель Райсовета ОДХ, нач. ВУСа».

Его увлечения не приносили нашей семье ни малейшей ма­териальной пользы, за исключением рыбалки и охоты, боль­шинство из них отнимало у нас немалую часть нашего скром­ного бюджета. Все его увлечения направлены на то, чтобы хоть немного изменить трудную жизнь деревни, развеять «идиотизм деревенской жизни», показать землякам, что жизнь прекрасна, что она не замыка­ется кругом забот о хлебе насущном.

Он верил людям и не верил клеветникам. Он не мог при­мириться с несправедливостью, когда другие стыдливо молча­ли или делали вид, что верят. Если бы тогда все были такими, как мой отец, то в нашей жизни не могло бы произойти многого из того, в чем мы сейчас обвиняем Сталина, Берию, Вышинского, Лы­сенко — кого угодно, только не самих себя.

Что бы ни говорили сейчас лукавые правдолюбы о массовых сталинских репрессиях, но подавляющая часть репрессированных – жертвы доносов. А кто строчил эти доносы? Да в первую очередь те же самые правдолюбы. Это именно они украдкой, озираясь, несли в НКВД под полой свои грязные бумажки с клеветой на тех, кто мешал их карьере, кому они желчно завидовали. 

Если война — продолжение политики другими средствами, то солдат — это тот же человек, только в другой обстановке. Героями или трусами не рождаются, ими становятся, шаг за шагом. Когда человек бросается под танк, это не пароксизм отчаяния. Когда человек поднимает руки перед врагом — это не минутная слабость. Подвиг, как и предательство, — следствие и итог всей предыдущей жизни человека. И мой отец мог воевать только так, как жил — увлеченно, смело, до конца.

Когда началась война, он пошел на фронт с первым при­зывом Перелюбского райвоенкомата.

«Р.С.Ф.С.Р. Наркомпрос. Сектор заочного обучения Сар. Гос. Университета. 22 июня 1941г. № 13. г. Саратов. СПРАВКА. Выдана студенту-заочнику 2 курса Саратовского Государственного педагогического института тов. Федину Ивану Федоровичу в том, что он, согласно объявленной мобилизации, освобожден от занятий на летней экзаменационной сессии и направляется к месту работы для явки в Райвоенкомат. Зам. директора по заочному обучению. Секретарь».

На обороте этой справки – рукописная пометка со штампом коменданта железнодорожного вокзала г. Саратова.

«23.6.41г. с поездом 74 мест не было. 24.6. 41г. Подпись».

Он оставил дома троих малолетних детей, беременную жену, мать-старуху. Он не стал выпрашивать льгот и «бро­ни», как делал кое-кто. Эти кое-кто живы до сих пор и до­вольны собой. Это они сейчас громче всех кричат о Победе, как о празднике. А отца нет. Он погиб, защищая свой народ, а вместе с народом и тех, кто за­бился в теплые углы и спокойно, а то и с усмешкой слушал сводки Совинформбюро. Отец знал, что такие люди есть, как встречаются паразиты на теле человека в укромных местах. Но он прекрасно знал, что эти люди — не народ, он же защищал народ, защищал нас.

Слишком поздно я начал искать отца. Слишком неопыт­ным следопытом оказался я — искал не то, не так и не там. Разные мысли приходили ко мне за долгие годы — мысли о власовцах, о предателях, о полицаях. Что поделаешь — мой отец пропал без вести, а нас настойчиво приучали к мысли, что среди пропавших без вести большинство таких. Приходили мысли о тех, кто после войны не захотел возвращаться в свою семью, а завел новую. Я отверг все эти мысли, отверг не потому, что мне не хотелось так думать. Мой отец просто не мог сделать так.

Самую драгоценную для меня реликвию, живую память об отце я нашел уже после смерти моей матушки. Великолепный генетический механизм, наследие наших русских предков, позволил ей прожить 90 лет, 3 месяца и 20 дней. В этом возрасте она где-то подхватила грипп, а изношенный организм не вынес болезни. Она умерла в глубокой старости, несмотря на нечеловеческие трудности и непреодолимые препятствия, которые государственная власть непрерывно воздвигала перед ней на протяжении всей ее долгой жизни. Умерла она в твердой памяти и трезвом рассудке.

После похорон мы с младшей сестрой и братом печально перебирали бумаги, которые остались от матери. Наша старшая сестра Тамара умерла в конце существования Советской власти. Сейчас мы читали пожелтевшие документы, множество писем, почетные грамоты, торжественные адреса, всевозможные справки, рассматривали два ордена и три медали. Небогатый архив сельской учительницы, бескорыстной труженицы, нашей матери.

И вдруг, - о, чудо! Я не поверил своим глазам, когда в большой пачке аккуратно перевязанных писем увидел пожелтевший треугольник солдатского письма, сложенный из листочка школьной тетради в клеточку. Это оказалось последнее письмо отца! То самое письмо, о котором мне столько говорила мать. Его последнее письмо, которое мы с ней так долго искали, не могли найти и давно смирились с мыслью, что оно пропало навсегда.

Отец писал это письмо химическим карандашом. Отдельные буквы еще сохранили фиолетовый цвет, но основной текст выцвел, и читался с трудом.

«1/IX-41 г. Здравствуй, Тосюрочка! Скоро два месяца, как я выехал со двора. Соскучился о вас и о Покровке, но, как ты сама знаешь, сейчас некогда скучать. Мы пока еще не на передовых линиях. Дня три или четыре вокруг нас было тихо, только иногда пролетали самолеты, но со вчерашнего дня слышится непрерывная артиллерийская канонада. Чтобы это представить, представь, будто работает мотор трактора СТЗ. Вот треск этого мотора и частоту его треска сравни с частотой артиллерийской стрельбы, и это – уже круглые сутки. Ну, да мы к этому шуму привыкли, как и к полетам самолетов. Видел несколько воздушных боев.

Вообще, жизнь проходит однообразно, никаких изменений. Очень хочется получить от тебя