- О, привет. Я Миа. Виолончель. Орегон, получается.
Питер рассказал мне, что ему было тринадцать лет, и что в этот лагерь он приезжает второй год, а почти все начинали ездить сюда в возрасте двенадцати лет, именно поэтому большинство друг с другом было уже знакомо. Из пятидесяти учеников, около половины играли джаз, а вторая половина – классику, так что компания была довольно маленькая. Помимо меня здесь были только два виолончелиста, и одного из них, высокого долговязого рыжего парня по имени Саймон, Питер подозвал к нам.
- Будешь участвовать в музыкальном соревновании? – спросил меня Саймон, как только Питер представил ему меня как «Мию. Виолончель. Орегон». Саймон был «Саймон. Виолончель. Лестер», который, как оказалось, был городом в Англии. Это была довольно межнациональная группа.
- Не думаю. Я даже не знаю, что это такое, - ответила я.
- Ну, ты же знаешь, как мы тут выступаем с оркестром на финальном симфоническом концерте? – спросил меня Питер.
Я кивнула, хотя в действительности, имела весьма туманное представление об этом. Папа всю весну провел за тем, что вслух зачитывал нам устав лагеря, но единственное, что меня волновало, был тот факт, что я еду в лагерь с другими исполнителями классической музыки. Детали меня мало волновали.
- Это симфонический концерт в честь окончания лета. Люди съезжаются сюда отовсюду. Это довольно знаменательное событие. Мы, молодые музыканты, выполняем роль своеобразного умилительного зрелища, - объяснял Саймон. – Хотя, одному музыканту из лагеря выпадает возможность играть с профессиональным оркестром и даже сыграть сольную партию. Я был так близок к победе в прошлом году, но меня обошёл флейтист. Это мо предпоследний шанс, перед тем как я закончу школу. Уже давненько это место не занимал струнный инструмент, а Трейси, третья виолончелистка из нашего маленького трио, в конкурсе не участвует. Это для нее всего лишь хобби. Она хороша, но это не на серьезном уровне. Я слышал, ты занимаешься этим всерьез.
Да? Очевидно, не так уж серьезна в своих намерениях я была, раз была на грани ухода.
- Где ты это слышал? – спросила я.
- Учителя прослушивают все поданные с заявлениями записи, и прошло такое словцо. Твоя запись была довольно хороша. А такое редко говорят о второгодках. Так что я тут надеялся увидеть кого-нибудь, кто составил бы мне отличную конкуренцию.
- Эй, дай девушке освоиться, - притормозил его Питер. – Она ведь даже мясной рулет только впервые тут попробовала.
Саймон сморщился.
- Простите великодушно. Но если решишь подумать о том, какие композиции лучше выбрать для конкурса, найди меня, потолкуем, - сказал он и исчез в направлении холодильника с фруктовым льдом.
- Прости Саймона. Просто у нас уже пару лет не было высококлассных виолончелистов, поэтому он так взбудоражен появлением новичка. Ну это чисто по-деловому. Потому что он гей, хотя по нему, наверное, не скажешь.
- О, понятно. Но о чем он таком говорил? В смысле, это звучало так, словно он предостерегал меня от соревнования с ним.
- Конечно. В этом же все веселье. Именно поэтому мы в лагере посреди тропического леса, - сказал он, показывая на окружающую нас природу. – Ну и еще из-за этой замечательной кухни, - Питер посмотрел на меня. – Разве ты здесь не из-за этого?
Я пожала плечами. – Не знаю. Я никогда не играла с таким большим количеством людей, по крайней мере, с таким большим количеством профессионалов.
Питер почесал свои уши.
- Серьезно? Ты же сказала, что из Орегона? Неужели никак не связана с Портлендской Школой Виолончелистов?
- С чем?
- Авангардный коллектив виолончелистов. У них очень интересные работы.
- Я живу не в Портленде, - прошептала я, смущенная тем, что даже не слышала ни о какой Школе Виолончелистов.
- Тогда с кем же ты играешь?
С другими людьми. Чаще всего со студентами колледжа.
- Не в оркестре? Не в ансамбле камерной музыки? Не в квартете?
Я отрицательно покачала головой, вспоминая, как однажды одна из моих студенток- преподавательниц пригласила меня играть в квартете. Я ей отказала, потому как играть с ней один-на-один – это одно, а играть с совершенно незнакомыми людьми – совсем другое. Я всегда верила в то, что виолончель – это инструмент, избегающий компании, но сейчас я начинала думать, что может, все-таки он таким и не был.
- Хмм… Как же ты можешь быть хороша? - Спросил меня Питер. – Не хочу показаться полной задницей, но разве не так ты прогрессируешь? Это же как теннис. Если ты играешь с каким-нибудь новичком, то все, чему научишься – пропускать мячи и так и будешь играть с такими же умельцами, а вот если играешь с асом – то рано или поздно окажешься у сетки, разыгрывая хорошие подачи.
- Не знаю. – Ответила я Питеру, чувствуя себя самой скучной и забитой личностью в мире. – К тому же, я не играю в теннис.
Следующие несколько дней прошли, словно в тумане. У меня не было ни малейшего представления о том, зачем они достали байдарки. Времени на игры не было. По крайней мере, с учетом нашего расписания. Подъем в шесть тридцать, завтрак в семь, три часа личных занятий с утра и днем и репетиция оркестра перед ужином.
Прежде я играла не более, чем с несколькими музыкантами, поэтому первые несколько дней в оркестре мне пришлось нелегко. Музыкальный директор лагеря, который также был нашим дирижером, сначала пытался нас нормально рассадить, а затем все, чего ему удалось от нас добиться – это более- менее внятно сыграть простейшие вещи (и то, с большой натяжкой). На третий день он заставил нас снова и снова играть несколько колыбельных Брамса. Первое исполнение было просто кошмарным. Инструменты не столько сливались, сколько натыкались друг на друга, словно газонокосилка, врезающаяся в камни.
- Ужасно! – Кричал он.
- Как кто-то из вас надеется играть в профессиональном оркестре, если вы даже колыбельную не можете нормально исполнить? Играем с начала!
Примерно через неделю у нас начало получаться и я впервые ощутила себя винтиком большого механизма. И этот опыт позволил мне взглянуть на виолончель совершенно по-другому, услышать, как во время концерта ее низкий голос гармонирует с высокими нотами скрипки, как виолончель помогает создать фон для духовых инструментов. А если вы считаете, что игра в группе позволяет вам слегка расслабиться и не думать о том, как звучите именно вы среди других инструментов, то могу поклясться – вы ощутите все, что угодно, но только не это.
Я сидела позади семнадцатилетней скрипачки по имени Элизабет. Она была одним из самых лучших музыкантов в лагере – ей предложили выступать в Королевской Музыкальной консерватории Торонто, и внешне она была очень красива – высокая, величественная, словно королева, кожа цвета кофе, а скулы у нее были такие точеные, что ими можно было резать лед. Я бы, наверное, могла ее возненавидеть, если бы не знала, как она играет. Если вы будете небрежны, то даже в руках опытного музыканта скрипка может издавать самый противный визг в мире. Но в руках Элизабет скрипка приобретала такое легкое, чистое и безукоризненное звучание, что слушая ее и наблюдая, как она растворяется в музыке, мне захотелось играть, как она. Даже лучше. И вовсе не потому, что я хотела переиграть ее, а потому, что чувствовала, что должна это ей, группе, себе, - я должна играть на таком же уровне.
- Звучит довольно красиво, - сказал мне Саймон в конце лагерной смены, когда слушал, как репетировала отрывок из 2-го концерта Гайдна для виолончели, тот самый фрагмент, который не давал мне покоя с прошлой весны, когда я впервые попыталась исполнить его.
- Ты будешь играть это на конкурсе для тех, кто хочет сыграть с оркестром?