пару резиновых сапог для меня. Обычно, чтобы купить всякие такие вещи, мы ждали праздничных распродаж, но мама говорит, что в этом году мы будем слишком заняты сменой подгузников.
- Сейчас не время мелочиться. Оу, черт. Прости, Мия. Идем. Давай съедим по кусочку пирога.
За пирогом мы пошли к Мэри Каллендер. Мама взяла кусок тыквенного пирога и банановое пирожное. Я же выбрала черничный. Закончив, она отодвинула от себя тарелку и заявила, что уже готова отправиться к акушерке.
Мы никогда не обсуждали, должна ли я присутствовать при родах или не должна. В то время я везде ходила вместе с мамой и папой, так что это вроде как предполагалось. Мы встретились с нервничающим папой в родильном центре, который даже отдаленно не напоминал больницу. Это был первый этаж дома, внутри оснащенный кроватями и джакузи, медицинское оборудование благоразумно скрыто от посторонних глаз. Выглядевшая как хиппи акушерка повела маму внутрь, а папа спросил меня, не хочу ли я тоже пойти. А мама в это время громко ругалась.
- Я могу позвонить бабушке, и она заберет тебя, - сказал папа, вздрагивая из-за маминых криков. - Это может занять некоторое время.
Я покачала головой. Я была нужна своей маме. Она так сказала. Поэтому я села на одну из кушеток и взяла журнал, на обложке которого красовался лысый ребенок, который выглядел как-то по-дурацки. Папа зашел в комнату с кроватью.
- Музыку! Черт побери! Включите музыку! – кричала мама.
- У нас есть песни прекрасной Энии. Очень успокаивающая, - предложила акушерка.
- К черту Энию! – вопила мама. - Melvins. Earth. Сейчас же!
- У меня есть, - вмешался папа.
И он достал диск с самой громкой, долбящей по ушам, тяжелой гитарной музыкой, которую я когда- либо слышала. После нее все те быстрые, динамичные панк-песни, что обычно слушал папа, показались мне музыкой для арфы. Эта музыка была первобытной, и именно она была нужна маме, чтобы почувствовать себя лучше. Она начала издавать такие низкие гортанные звуки. А я сидела тихо. Очень часто она выкрикивала мое имя, и я кидалась внутрь. Мама смотрела на меня, и ее лицо было влажным от пота.
- Не бойся, - шептала она. - Женщины способны вытерпеть и более сильную боль. Когда-нибудь ты убедишься в этом.
А потом она снова закричала.
Пару раз я видела роды по кабельному Четвертому каналу, и обычно женщины какое-то время кричали, иногда матерились и переходили на визг, и это никогда не продолжалось дольше трех с половиной часов. Но мама и Мелвины по-прежнему кричали, весь родильный центр казался пропитанным влагой, хотя снаружи было сорок градусов.
Примчался Генри. Когда он вошел внутрь и услышал крики, то застыл, как вкопанный. Я знала: его пугает все, что связано с детьми. Я слышала, как родители говорили об этом - что отказывающийся взрослеть Генри был шокирован, когда у мамы и папы появилась я, и теперь был в полном недоумении, что они пожелали завести еще одного. Они оба вздохнули свободно, когда он и Уиллоу снова сошлись.
- Наконец-то началась взрослая жизнь Генри, - сказала мама.
Генри посмотрел на меня, лицо его было бледным и потным. - Святое дерьмо, Ми. Зачем тебе это слышать? И мне зачем?
Я пожала плечами. Генри присел рядом со мной.
- У меня что-то вроде гриппа, но твой отец позвонил и попросил меня принести еду. И вот я здесь, - сказал он, протягивая пакет из Тако Белл, от которого пахло луком.
Мама издала очередной стон.
- Я должен идти. Хочешь, я почищу кукурузный початок или что-нибудь сделаю?
Мама закричала еще громче и Генри буквально подскочил со своего сиденья.
- Ты уверена, что хочешь торчать тут? Ты можешь поехать со мной. Там Уиллоу, она заботится обо мне, - он усмехнулся, когда произнес ее имя. - Она может позаботиться и о тебе тоже, - он встал, чтобы уйти.
- Нет, я в порядке. Я нужна маме. Ведь папа немного не в себе.
- Его еще не стошнило? – спросил Генри, снова опускаясь на кушетку.
Я засмеялась, но по его лицу поняла, что он говорил абсолютно серьезно.
- Его вырвало, когда ты появлялась на свет. Почти упал в обморок. Не то чтобы я его осуждаю. Но чувак с ума сходил, и врачи хотели выставить его за дверь... сказали, что так и поступят, если в течение получаса ты не родишься. Что очень разозлило твою маму, и она родила тебя через пять минут, - улыбнулся Генри, откинувшись на спинку. – Вот такая вот история. Но я тебе скажу вот что: когда ты родилась, он плакал, как гребаный ребенок.
- Я уже слышала эту часть.
- Слышала часть чего? - спросил папа, затаив дыхание, и выхватил у Генри пакет. – Тако Белл, Генри?
- Ужин чемпионов, - ответил тот.
- Он им станет. Я голоден. Обстановка там очень напряженная. Надо поддерживать свои силы.
Генри подмигнул мне. Папа вытащил из пакета буррито и протянул один мне. Я мотнула головой. Папа принялся разворачивать свою еду, и в это мгновение мама издала рык, а затем начала кричать акушерке, что уже готова тужиться.
Акушерка просунула голову в двери: - Думаю, мы уже близки к завершению, так что, возможно, вам стоит отложить обед на потом, - сказала она. - Возвращайтесь.
Генри буквально кинулся к входной двери. Я же последовала за папой в палату, где сейчас была мама; она тяжело дышала, как больная собака.
- Желаете посмотреть? – спросила акушерка папу, но он покачнулся и кожа его окрасилась в бледно- зеленый цвет.
- Я, наверное, лучше побуду тут, - ответил он, хватая маму за руку, которой она отчаянно трясла.
Никто не спросил меня, хочу ли я посмотреть. Я просто подошла и встала рядом с акушеркой. Признаю, это было довольно грубо. Слишком много крови. И я, разумеется, никогда раньше не видела свою маму в таком ракурсе. Но несмотря на всю странность, мне казалось нормальным, что я была там.
Акушерка требовала, чтобы мама тужилась, потом расслаблялась, и снова тужилась.
- 'Go Baby, Go Baby, Baby Go Go' – пела она. - Вы почти у цели! – обрадовалась она.
Казалось, мама сейчас ее ударит.
Когда Тедди появился на свет, он был повернут кверху, лицом к потолку, так что первое, что он увидел, была я. Родившись, он не горланил, как обычно показывают по телевизору. Он был совершенно спокоен. Его глаза были открыты, и смотрел он прямо на меня. Он продолжал смотреть на меня и когда акушерка вычищала его нос.
- Это мальчик, - закричала она.
Акушерка положила Тедди на мамин живот.
- Вы хотите перерезать пуповину? – спросила она у папы.
Папа отмахнулся от нее, так как не мог говорить, слишком занятый тем, чтобы справиться с тошнотой.
- Я перережу, - предложила я.
Акушерка взялась за пуповину и сказала мне, где делать разрез. Тедди лежал неподвижно, его серые глаза были широко распахнуты и по-прежнему смотрели на меня.
Мама всегда говорила, что это потому, что Тедди увидел меня первым, и потому, что именно я перерезала его пуповину, так что где-то в глубине души он думал, что я была его матерью.
