Я снова там, где все началось - в Отделении интенсивной терапии. Сказать точнее, мое тело снова здесь. Я пробыла тут все время, слишком уставшая, чтобы пошевелиться. Жаль, что я не могу уснуть. Как бы мне хотелось, чтобы существовала какая-нибудь анестезия для меня или хоть что-нибудь, чтобы мир вокруг меня замолчал. Стать бы мне сейчас такой, каким было мое тело - тихой, безжизненной и безвольной. У меня нет сил, чтобы принять решение. Я больше этого не хочу. И я говорю это вслух: «Я не хочу». Я осматриваю отделение, чувствуя себя нелепо. Готова поспорить, что и остальные пациенты в палате тоже не особо счастливы находиться здесь.
Мое тело отсутствовало в Отделении интенсивной терапии не так уж и долго. Несколько часов в хирургии, некоторое время в послеоперационной палате. Не знаю, что именно происходило со мной и впервые за сегодняшний день меня это совершенно не волнует. Мне не следует переживать или думать об этом. Теперь я понимаю, что смерть - это легко. Жизнь намного сложнее.
Меня снова подключили к искусственной вентиляции легких, а глаза вновь заклеили лентой. Неужели доктора боятся, что я проснусь посреди операции и испугаюсь скальпелей и крови? Как будто такие вещи могут как-то побеспокоить меня. Две медсестры, одна из них приставлена ко мне и вторая - медсестра Рамирез, которая подходила к моей кровати каждые 10 минут и проверяла мониторы, названия и назначения которых я знаю уже лучше своего имени: датчики кровяного давления, уровня кислорода, частоты дыхания. Сейчас медсестра Рамирез выглядит совершенно иначе; не так, как выглядела вчера в полдень, когда я попала сюда. Ее макияж растекся, а волосы обвисли. Выглядит она так, словно с минуту на минуту заснет стоя. Наверное, ее смена скоро закончится. Я буду скучать по ней, но я рада, что она наконец-то сможет оставить меня и уйти из этого места. Я бы тоже хотела уйти отсюда. Думаю, я смогу. Это только вопрос времени, понять, как уйти отсюда.
Я не пролежала в своей кровати и пятнадцати минут, как появляется Уиллоу. Она проходит через двойные двери и подоходит к одной из медсестер за стойкой, чтобы поговорить. Я не слышу, что именно она говорит, но слышу ее тон: вежливый, тихий, но не оставляющий вопросов. Когда она покидает комнату спустя пару минут, я чувствую, что атмосфера изменилась. Уиллоу теперь главная. На первый взгляд сварливая медсестра выглядит обозленной, как
Пять минут спустя Уиллоу возвращается вместе с моими бабушкой и дедушкой. Она отработала целый день, а теперь еще и осталась здесь на всю ночь. Я знаю, что она не выспалась. Я слышала, как однажды мама давала ей совет, как сделать так, чтобы ребенок спал всю ночь.
Не знаю, кто выглядит хуже, я или дедушка. Щеки у него пожелтели, кожа приобрела серый оттенок и на вид стала походить на мятую бумагу; глаза покраснели. Бабушка же, напротив, выглядит как бабушка. Никаких признаков слез или усталости на лице, словно они не способны ее потревожить. Она суетится у моей кровати.
- Ох, и заставила ты нас поволноваться сегодня, - говорит бабушка оживленным тоном. - Твоя мама всегда говорила, что не может поверить в то, какая ты умница. А я отвечала ей: «Ничего, подожди, пока она не достигнет переходного возраста.' Но ты доказала, что я ошибалась. Ты никогда не доставляла нам проблем, ни единого раза мое сердце не сжималось в страхе за тебя. Но зато сегодня ты наверстала упущенное за все время.
- Сейчас, сейчас, - говорит дедушка, кладя руку ей на плечо.
- Ох, я просто шучу. Миа это оценит.
- У нее есть чувство юмора, несмотря на то, что она так серьезно выглядит. Какое-то своеобразное чувство юмора.- Бабушка подвигает стул ближе к моей кровати и проводит рукой по моим волосам.
Кто-то вымыл их так, что они все равно не совсем чистые, но и без запекшейся крови. Она начинает распрямлять мою челку, которая по длине достигает подбородка. Я постоянно то отрезаю ее, то отращиваю. Это самое радикальное изменение внешности, которое я могу себе позволить. Бабушка продолжает поправлять мне волосы, аккуратно раскладывая их на подушке и на моей груди, так, что они теперь прикрывают часть трубок и проводов, которые подсоединены ко мне.
-Так гораздо лучше,- говорит она. - Знаешь, я сегодня гуляла, и ты ни за что не угадаешь, что я видела. Клёста. В Портленде в феврале - крайне необычно. Я думаю, это Гло. Ты всегда ей нравилась. Она говорила, ты напоминаешь ей своего отца, а она его обожала. Когда он впервые сделал себе ирокез, она устроила вечеринку. Ей нравился его бунтарский дух. Она даже не догадывалась, что твой отец ее терпеть не мог. Однажды, когда твоему папе было всего пять или шесть лет, она пришла навестить нас в своем старом норковом пальто. Это было до того, как она начала бороться за права животных и все в таком духе. Пальто пахло отвратительно: нафталином и старыми тряпками, которые мы держали на чердаке, и твой отец начал называть ее «Тетушка багажный запах». Благо она этого до сих пор не знает. Но ей нравилось, что он восставал против нас, по крайней мере, она так думала. Она также думала, что и ты, становясь классическим музыкантом, тоже таким образом бунтуешь. И на нее совершенно не действовали мои убеждения, что это не так. У нее были собственные соображения на этот счет. Думаю, у нас у всех так.
Бабушка щебечет еще минут пять, рассказывая мне свежие новости: Хизер решила, что хочет стать библиотекарем. Мой двоюродный брат Мэттью купил мотоцикл и моя тетя Патриция совершенно этому не рада. Я привыкла слушать подобный поток комментариев часами, пока она готовит ужин или поливает орхидеи. Слушая ее сейчас, я почти что вижу нас в теплице, где даже зимой воздух был теплый и мягкий и где стоял запах почвы, удобренной навозом. Бабушка собирала коровьи какашки или, как она их называла, «коровьи лепешки», смешивала их с мульчей, чтобы сделать собственное удобрение. Дедушка считает, что она должна запатентовать и продавать свой рецепт, потому что ее орхидеи, удобренные подобным образом, всегда выигрывают призы.
Я пытаюсь расслабиться под звук ее голоса, хочу, чтобы ее радостная болтовня унесла меня далеко отсюда. Иногда я могу даже задремать, сидя у нее на кухне на стуле, слушая ее рассказы. Интересно, а смогу ли я сделать то же самое сейчас? Как бы я хотела сейчас уснуть, чтобы черное одеяло накрыло все вокруг. Сон без сновидений. Слышала, люди называют это мертвым сном. Неужели смерть именно такая? Прекрасная, тяжелая и бесконечная дрёма. Если это так, то я не возражаю. Я и слова не скажу против, если смерть будет именно такой.
Я резко дергаюсь, паника разрушает то спокойствие, которое дарил голос бабушки. Я все еще не совсем уверена в том, что хочу оставаться здесь, но я твердо уверена в том, что когда решу окончательно уйти – я уйду. В данный момент я просто не готова. Пока не готова и я не знаю почему. Боюсь, мысли о том, что я не против вечного сна, вдруг материализуются. Наверное, я вспомнила о том, как бабушка и дедушка предупреждали меня не делать глупое лицо в тот момент, когда часы бьют полдень, иначе оно останется таким навсегда.
Интересно, а каждый умирающий человек может решить оставаться ему или уходить? Не думаю. В конце концов, больница полна людей, в чьи вены вкалывают лекарства, или тех, кто перенес сложные операции, чтобы выжить, но в любом случае кто-нибудь из них умрет. Мама с папой выбирали? С трудом верится, что у них было время, чтобы принять такое решение в один момент. Даже представить не могу,
