чтобы они решили оставить меня. А Тедди? Хотел ли он уйти с родителями? Знал ли он, что я все еще здесь? Если это так, я не виню его, за то, что он захотел уйти без меня. Он ведь маленький и, скорее всего, был напуган. Я вдруг представила его одного, напуганного до смерти, и впервые в жизни я надеюсь, что рассказы бабушки про ангелов - правда. Я молю, чтобы они все были заняты Тедди, вместо того, чтобы заботиться обо мне. Для семнадцатилетней девочки это слишком сложный выбор. Почему кто-нибудь другой не может принять решение за меня? Почему я не могу выдать доверенность на принятие такого решения другому человеку?
Бабушка ушла, Уиллоу тоже нет. В отделении интенсивной терапии все спокойно. Я закрываю глаза. Когда я их открываю - вижу дедушку. Он бесшумно плачет, только слезы текут по его щекам. Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь так плакал. Тихо, но близко к истерике, со странным взглядом. Слезы капают на мое одеяло, на мои недавно расчесанные волосы. Кап, кап, кап.
Дедушка не вытирает лицо и не сморкает нос, а просто позволяет слезам стекать вниз. Он делает шаг и целует меня в лоб. Кажется, он собирается уходить, но потом снова возвращается к моей кровати и наклоняется ко мне так, что его губы оказываются возле моего уха.
- Все в порядке, - прошептал он, - если ты хочешь уйти. Но все хотят, чтобы ты осталась. И я хочу, чтобы ты осталась – хочу этого больше всего в жизни, - его голос дрогнул. Дедушка прерывается, откашливается, делает глубокий вдох и продолжает.
- Но это то, чего хочу я и я понимаю, почему ты можешь этого и не хотеть. Поэтому я просто хочу сказать тебе, что пойму, если ты уйдешь. Все в порядке, если тебе придется покинуть нас. Все в порядке, если ты хочешь перестать бороться.
Впервые с тех пор, как я поняла, что Тедди больше нет, внутри меня словно что-то разжимается, я снова чувствую, что дышу. Я знаю, что дедушка не может быть моим доверенным лицом, которого я так хотела и которого я бы уполномочила принять решение за меня. Он не станет отключать меня от аппаратов и устраивать мне передозировку морфия или что-то подобное. Но за сегодня кто-то впервые признался, что понимает, чего я лишилась. Знаю, что медсестры предупредили бабушку и дедушку не говорить мне ничего, что могло бы меня расстроить. Но признание дедушки и то разрешение, которое он только что дал мне - это словно подарок.
Дедушка не уходит. Он откидывается в кресле. Вокруг становится очень тихо. Так тихо, что вы можете услышать чужие мысли. Так тихо, что вы почти можете услышать, как я говорю дедушке: «Спасибо».
***
Когда мама была беременна Тедди, папа по-прежнему играл на барабанах в группе, которую они основали еще в колледже. Они выпустили парочку дисков и каждое лето отправлялись в турне. Группа была не настолько уж и популярна, но у них были поклонники на Северо-западе, в разных колледжах, расположенных на местной территории, вплоть до Чикаго. И, что было совсем странным, у них была группа фанатов в Японии. Группа постоянно получала письма от японских подростков, умолявших их приехать и дать концерт. Некоторые даже предлагали им остановиться в их домах. Папа говорил, что если они поедут, то он обязательно возьмет нас с мамой. Мы с мамой даже выучили на всякий случай несколько японских слов.
После того, как мама рассказала о своей беременности, первым звоночком о грядущих изменениях было полученное папой разрешение на преподавательскую деятельность. В возрасте тридцати трех лет. Он пытался позволить маме научить его водить машину, но, по его словам, она была слишком нетерпеливой. На что мама отвечала, что папа просто очень чувствителен к критике. Поэтому дедушка брал папу в долгие поездки по окрестным проселочным дорогам на своем грузовичке, точно так же, как поступал с папиными родственниками, - за исключением того, что все они научились водить машину в шестнадцатилетнем возрасте.
Следующим шагом стала смена гардероба, но мы не сразу это заметили. Не было такого, чтобы однажды он снял свои узкие черные джинсы и майку и надел вместо этого костюм. Все было более плавно. Сначала на смену отправившимся в урну майкам, пришли рубашки на пуговицах в стиле 1950х, которые он откопал в Гудвилле, но потом они стали продавать модную одежду и папе пришлось покупать подобные рубашки в магазине винтажной одежды. Затем в мусорное ведро отправились джинсы, кроме тех безупречных, темно-синих Levi's, которые папа отглаживал и носил только по выходным. В будни же он носил обычные брюки. Но через несколько недель после рождения Тедди, папа избавился от своей потрепанной кожаной куртки с леопардовым поясом и мы поняли, что самое главное изменение не за горами.
- Друг, ты, наверное, шутишь!- воскликнул Генри, когда папа протянул ему свою куртку. - Да ты носишь ее с детства, она даже пахнет тобой.
Папа пожал плечами, заканчивая разговор, и пошел к Тедди, плачущему в кроватке. Несколько месяцев спустя, папа объявил о своем решении покинуть группу. Ради всего святого мама просила его не делать этого. Она сказала, что нет ничего страшного в том, если он продолжит играть в группе, но только не уезжать на длительные гастроли и оставлять ее одну с двумя детьми. Папа заверил ее, что он делает это вовсе не из-за нее.
Все папины одногруппники приняли его решение уйти из группы спокойно, но только не Генри, который пытался отговорить его. Он обещал, что они будут играть только в городе, не будут уезжать в турне. «Если хочешь, мы даже начнем давать концерты в костюмах. Мы будем выглядеть как the Rat Pack, делать кавер-версии Синатры. Ну же, мужик, -уговаривал его Генри.
Когда папа наотрез отказался пойти на это, между ним и Генри произошла ужасная ссора. Он был ужасно зол на папу за то, что тот все-таки уходит, хотя мама разрешила ему продолжать играть. Папа извинился, но сказал, что принял окончательное решение. К тому времени он уже подал заявление в школу. Он собирался стать учителем. Больше никаких игр.
- Когда-нибудь ты поймешь, -сказал он Генри.
- Черта с два я пойму! - отрезал тот в ответ.
Они не разговаривали несколько месяцев. Уиллоу периодически выступала в роли миротворца. Она объяснила папе, что Генри нужно все обдумать.
- Просто дай ему время, - посоветовала она, и папа сделал вид, что он не обиделся. Позже, сидя на кухне с мамой за чашечкой кофе, они обменивались понимающими улыбками, означающих
Генри в конце концов успокоился, но не извинился перед папой ни тогда, ни позже. Годы спустя, вскоре после рождения дочки, как-то вечером, Генри появился в нашем доме в слезах.
- Теперь я понимаю, - сказал он папе.
* * *
Довольно странно, что, как и Генри, дедушка был немного разочарован папиным преображением.
