девушка, и вдруг опять его заинтересовало, что же все-таки между Гарри и нею. Его сын слишком большой распутник, в своем роде, чтобы упустить такую возможность, разве что он заботится о девушке больше, чем она себе представляет… Вероятно, так и есть… Может быть, Гарри влюблен в нее? Да, должно быть, так. Нельзя поверить, что их связывает только дружба, как уверяет она. Ему это казалось невозможным.
– Уже поздно, друг мой. Слишком поздно. Да и грехи мои, по его мнению, искупить невозможно, – он вздохнул. – Полагаю, на его месте я чувствовал бы то же самое. – Он в упор взглянул на нее. – Знаете, он думает, что я убил его мать. Когда ему было четыре года, она покончила с собой.
Она чуть не задохнулась:
– Я знаю. В глазах его была опустошенность и неприкрытая боль, до сих пор живущая в его душе. Его любовь к жене никогда не остынет, как и любовь к сыну.
– Она умирала от рака и не хотела, чтобы кто-нибудь знал об этом. Перед самой смертью болезнь должна была обезобразить ее, и она не могла этого вынести. Ей уже сделали две операции, и… – он чуть было не замолчал, но пересилил себя и продолжал, – ей было страшно тяжело… да и всем нам… Тогда Гарри знал, что она больна, но сейчас не помнит. Впрочем, это неважно. Она больше не могла переносить операции, боль, и мне невыносимо было видеть ее страдания. То, что она сделала, конечно, ужасно, но я всегда понимал ее. Она была так молода, так прекрасна… Она была очень похожа на вас, правда, и сама почти ребенок…
Он не стыдился своих слез, а Тана с ужасом смотрела на него.
– Почему Гарри не знает об этом?
– Она взяла с меня обещание, что я никогда не расскажу.
Гаррисон откинулся на спинку дивана, будто его толкнули. Отчаяние, в котором он пребывал после ее смерти, так никуда и не ушло. Долгие годы он старался убежать от него: сначала с Гарри, потом с разными женщинами и девушками, вообще с любым человеком, потом в одиночку. И вот в пятьдесят два года открыл, что не столь уж далеко убежал, и бежать больше некуда. Воспоминания были с ним и боль, и горе, и утрата… А сейчас вот и Гарри может уйти… Эта мысль была невыносима, когда он смотрел на милую юную девушку перед ним, полную жизненной силы и надежды. Почти невозможно было все объяснить ей, так давно это было.
– О раке тогда разное говорили… Он был вроде неприличной болезни, к нему относились почти как к чему-то постыдному. Я не соглашался с ней, но в одном она была непреклонна: Гарри ничего не должен знать. Она написала мне предлинное письмо и, когда я вечером поехал в Бостон навестить старую тетушку, приняла смертельную дозу снотворного. Она хотела, чтобы Гарри запомнил ее жизнерадостной и прекрасной, романтичной, а не изуродованной болезнью, потому она и ушла… Для него она героиня. – Он печально улыбнулся Тане. – Такой осталась и для меня. Конечно, это грустная смерть, но другая была бы гораздо хуже. Я никогда не упрекал ее за то, что она сделала.
– И вы позволяете ему думать, что вы во всем виноваты. – Она в ужасе смотрела на него огромными зелеными глазами.
– Мне и в голову не приходило, что он станет так думать, а когда я понял, уже было поздно. Пока он был совсем маленьким, я всячески старался занять себя, надеясь заглушить чувство потери. Но мне так и не удалось, на самом деле это никогда не помогает. Отчаяние преследует тебя, как шелудивый пес, все время ожидая на пороге, когда ты проснешься, скулит у твоих ног, не обращая внимания на то, как ты занят, насколько хорошо одет и очарователен, не замечая друзей вокруг тебя, – оно всегда здесь, хватает за пятки, вгрызается в манжеты… Так все и было… Но к тому времени, как Гарри исполнилось восемь или девять лет, он сделал самостоятельные выводы на мой счет и одно время так меня ненавидел, что я отдал его в интернат, а он решил жить там. После этого у меня ничего не осталось, поэтому я усерднее, чем прежде, старался забыться, и… – Он философски пожал плечами. – Она умерла почти двадцать лет назад, так-то вот… в январе… – Он рассеянно посмотрел куда-то, потом вернулся взглядом к Тане, но это не помогло. Девушка была так похожа на мать Гарри, что, глядя на нее, он словно возвращался в прошлое. – А теперь и Гарри попал в эту страшную мясорубку… Жизнь такая гнусная и странная, верно?
Тана кивнула: что здесь можно было сказать? Он дал ей пищу для размышлений.
– Думаю, вы должны что-нибудь ему рассказать.
– О чем?
– О смерти его матери.
– Нет, не могу. Я обещал ей… и себе… Если я скажу ему сейчас, будет выглядеть так, словно я стараюсь оправдать себя, извлечь какую-то выгоду…
– Тогда почему вы рассказали мне? – Ее потрясли собственные слова и чувства, гнев, прозвучавший в голосе. Поразительно, сколько люди теряют в своей жизни, как они упускают моменты, когда могли бы любить друг друга, взять хотя бы этого мужчину и его сына. Они потратили впустую столько лет, которые могли бы провести вместе. А Гарри сейчас нужен отец. Все ему сейчас нужны.
Гаррисон виновато взглянул на нее:
– Полагаю, что не надо было вам все это рассказывать. Но мне необходимо было поговорить хоть с кем-нибудь… а вы… вы так близки с ним… – он отсутствующе смотрел мимо нее. – Я хотел, чтобы вы знали, как я люблю сына.
В горле у нее застрял комок размером с кулак, она не понимала – хочется ли ей ударить его или поцеловать, а может, и то и другое. Никогда ни один мужчина не вызывал у нее таких чувств.
– Какого черта вы сами не скажете?
– Ничего хорошего из этого не выйдет.
– А вдруг выйдет? Может быть, сейчас самое время.
Он задумчиво посмотрел на нее, потом опустил взгляд и наконец снова прямо взглянул в ее зеленые глаза.
– Возможно. Хотя я совсем его не знаю… Я даже не знаю, как начать…
– Да так же, как сейчас, мистер Уинслоу. Точно так, как вы сказали мне.
Он улыбнулся ей, и тут же улыбку смыло усталостью.
