– С какой стати? Ты ведь не стараешься. – Она усмехнулась и послала ему поцелуй, прошептав: – Счастливого Рождества, балда.
Он засмеялся, а Тана вслед за его отцом вышла в коридор.
– Мне показалось, он выглядит лучше, а вам как кажется? – Их все больше сближало несчастье, обрушившееся на Гарри.
– Да, мне тоже. Думаю, худшее уже позади. Сейчас ему предстоит долгий, медленный подъем.
Гаррисон кивнул. Они спустились на лифте, и это казалось таким привычным, будто они проделывали это уже десятки раз. Их очень сблизил сегодняшний разговор. Он открыл перед ней дверь, и она увидела все тот же серебристый лимузин у подъезда.
– Хотите что-нибудь поесть?
Она стала отказываться, но потом осознала, что до сих пор не ужинала. Ей хотелось пойти на ночную рождественскую службу, но только не в одиночестве. Тана взглянула на Гаррисона: интересно, а значит ли это что-нибудь для него, особенно сейчас?
– Да, пожалуй. А вам интересно было бы после пойти на ночную службу?
Очень серьезно он кивнул, и Тана еще раз поразилась: до чего же красив. Они быстро съели по гамбургеру, поболтали о Гарри и его учебе в Кембридже, Тана рассказала Гаррисону об их совместных самых возмутительных проделках, и он смеялся, одновременно ломая голову над странными отношениями между сыном и этой девушкой. Он, как и Джин, никак не мог в них разобраться. А потом они пошли на службу, и слезы катились по щекам Таны, когда пели «Тихую ночь». Она думала о Шарон, любимой подруге, и о Гарри, и как хорошо, что он жив, а когда она подняла глаза на его отца, который стоял рядом, гордо выпрямившись, то увидела, что он тоже плачет. Когда они сели, он осторожно высморкался, а потом, по дороге в Беркли, она отметила, до чего удобно просто быть рядом с ним. Пока они ехали, Тана почти задремала – она невероятно устала.
– Что вы делаете завтра?
– Скорее всего, навещу Гарри. И еще мне надо очень много заниматься. – В последние дни она почти забыла об этом.
– Могу ли я пригласить вас на обед, до посещения больницы?
Ее тронуло, что он спрашивает, и она согласилась, а выйдя из машины, сразу стала прикидывать, что ей надеть. Но долго раздумывать над этим не пришлось, потому что стоило ей войти к себе в комнату, стянуть одежду, бросив ее на пол, и забраться в постель, как она моментально заснула мертвецким сном – настолько была измотана.
Совсем по-другому встретила Рождество ее мать в Нью-Йорке: совершенно одна сидела она в кресле и плакала. Ни Тана, ни Артур из Палм-Бич не позвонили, и всю ночь Джин провела, одолевая темную сторону своей души, созерцая нечто, о чем никогда не задумывалась.
Она сходила на ночную службу, как, бывало, хаживала с Таной, в половине второго вернулась домой и смотрела телевизор. К двум часам ночи на нее навалилось такое безнадежное одиночество, какого она никогда раньше не испытывала. Как прикованная сидела она в кресле, не двигаясь, почти не дыша. И впервые в своей жизни стала помышлять о самоубийстве, а к трем часам этому стремлению стало почти невозможно противиться. Полчаса спустя Джин пошла в ванную и достала флакон со снотворным (никогда она не принимала этих таблеток), потом, дрожа с головы до пят, заставила себя поставить его назад. Как никогда в жизни, она хотела сейчас выпить снотворное и в то же время не желала этого. Ей хотелось, чтобы кто-нибудь остановил ее, сказал, что все будет в порядке. Но некому было сказать это. Тана уехала и, скорее всего, никогда больше не будет жить здесь, у Артура своя жизнь, ее он принимает, только когда ему это удобно, а не тогда, когда он нужен ей. Тана была права, когда говорила о нем, но Джин было слишком больно признать ее правоту, наоборот, она защищала все его поступки и его несчастных эгоистичных детей, эту стерву Энн, которая всегда была груба с ней, и Билли, он был такой милый мальчишка, но теперь… теперь он все время пьян, и Джин думала, что, если Тана права, если он вовсе не таков, каким она его считала… но если это так… Воспоминание о том, что ей рассказала Тана четыре года назад, обрушилось на нее. Что, если это правда?.. Если он… если она не поверила… Это было выше ее сил… Словно нынешней ночью вся ее жизнь рухнула, и это было невыносимо. С вожделением, зачарованно она смотрела на таблетки. Казалось, что ничего больше не остается, и она представляла себе, что подумает Тана, когда ей позвонят в Калифорнию и сообщат новость. Кто найдет ее тело… может быть, управляющий… кто-нибудь из сотрудников… если ждать, пока Артур обнаружит ее, могут недели пройти. Еще тяжелее было осознать, что не осталось, кажется, никого, кто быстро нашел бы ее. Джин подумала, не написать ли Тане записку, но это выглядело так мелодраматично, да и сказать ей нечего, кроме того, как она любила свое дитя, как старалась для нее. Она плакала, вспоминая, как росла Тана, их крошечную квартирку на двоих, как она встретила Артура и надеялась, что он женится на ней… Вся ее жизнь проходила перед глазами, пока она смотрела на флакон со снотворным, а агонизирующая ночь тянулась мучительно. Она потеряла счет времени, и когда наконец зазвонил телефон, Джин была потрясена, взглянув на часы: уже пять! Не Тана ли это? Может, ее друг умер… Трясущимися руками схватила она трубку и сначала не узнала голоса мужчины, назвавшегося Джоном.
– Джон?
– Джон Йорк. Муж Энн. Мы в Палм-Бич.
– Ох. Да, конечно. – Но она до сих пор была как оглушенная: переживания этой ночи совершенно ее опустошили. Она отвела взгляд от флакона… потом можно будет его взять. Непонятно, почему они звонят ей, но Джон Йорк быстро все разъяснил:
– Это из-за Артура. Энн решила, что надо позвонить. У него сердечный приступ.
– О Боже. – Сердце ее подпрыгнуло, и она разрыдалась прямо в трубку. – Но он… в порядке? Как он…
– Сейчас нормально. Но был очень плох. Это произошло несколько часов назад, он немного оправился, но еще очень слаб, опасность не миновала, поэтому Энн решила, что надо позвонить.
– О Боже, Боже… – Артур чуть не умер, а она сидела тут, собираясь лишить себя жизни. А если бы она это сделала?.. Ее передернуло от этой мысли. – Где он сейчас?
– В больнице милосердия Мерси. Энн думала, что вы, вероятно, захотите приехать.
– Конечно. – Она вскочила, все еще держа телефонную трубку, схватила карандаш и блокнот, уронив флакон со снотворным. Таблетки рассыпались по полу, она глядела на них, уже полностью придя в себя.
