Ошибка '2012'. Джокер

назад...

— Пойдём-ка, девонька, я тебе фокус-покус пока­жу, — сказала после ужина бабуля. — Пойдём, милая, пойдём, будет интересней, чем в цирке.

Говоря так, она сняла со стены дедовскую бер­данку, зарядила и повесила на плечо.

— Интересней, чем в цирке? — удивилась ()кся В цирке она никогда ещё не бывала и знала только понаслышке, что это нечто волшебное, сказочное, ин­тереснее не бывает. — Ой, бабуленька миленькая, по­шли скорей!

Их дом стоял на самом краю деревни, на отшибе, узкая скрипучая калитка в изгороди выводила прямо в лес.

— Ну всё, хорош, пришли. — Бабушка сняла с го­ловы платок, ловко повяюла на стволе берёзки и, крепко взяв Оксю за руку, отвела в сторонку. — Да­вай, девонька, учись стрелять. Не бойся, не жмурь глаза. Целься прямо в платок:

Показала, как правильно брать ружьё, взвела кур­ки и приказала неожиданно твёрдо и громко:

— Стреляй!

Бах!..

Окся выстрелила, приклад больно ударил её в пле­чо, деревце вздрогнуло, платок разлетелся рваными лоскутками.

— Представление начинается! — голосом ярма­рочного зазывалы воскликнула бабушка. Собрала кло­чья платка и, напустив на себя непонятный, зага­дочный и таинственный вид, убрала в карман. По­том трижды прошептала: — Фокус-покус...

Поводила над карманам руками — и с улыбкой вытащила совершенно целый платок. Один в один как тот, расстрелянный на берёзе.

— Ой, бабуля, — взвизгнула Окся и даже забыла про боль в ушибленном плече. — Фокус-покус! Фокус- покус! Фокус-покус! Ура, ура!

Она так и дрожала от невольного испуга и воз­буждения. Небось не каждый день случается видеть настоящие фокусы-покусы.

— Ну, выстрелить ты, похоже, сумеешь, — снова улыбнулась бабуля, перезарядила ружьё и повела Ок- сю к баньке, находившейся неподалеку. — Будет тебе сейчас, девонька, ещё один фокус-покус, может, са­мый главный во всей твоей жизни... Бери ружьё, за­ходи в предбанник и смотри в дальний угол. Как толь­ко появится что, сразу стреляй, поняла?

— Поняла, бабуль, поняла.

Окся взяла берданку, медленно вошла и, вся дрожа, прицелилась в угол. Она чувствовала себя как на арене цирка. Играет музыка, горят прожек­тора...

Неожиданно в углу замелькали золотые искорки, полыхнуло радужное разноцветье и появилась чело­веческая фигура. Перед Оксей стояла женщина не­описуемой красоты. Вся как бы лучащаяся изнутри светом доброты, понимания и любви...

— Ой, красивая какая, — Окся опустила бердан­ку, замерла, прошептала истово, с благоговением: — Я тебя тоже люблю...

И вздрогнула от резкого стука двери — в баню фурией влетела бабушка.

— Дура, ты почему не стреляла?

На лице старухи читался не гнев — куда хуже: глубокое и окончательное разочарование.

— Что? — в недоумении посмотрела на неё Окся. Хлопнула глазами и снова взглянула в угол. Там уже никого не было.

— Я говорю, не стреляла почему? — Бабушка за­брала у неё ружьё, вздохнула прерывисто и тяже­ло. — Эх ты... дура.

— Бабуленька, ну как же в неё стрелять, — за шмыгсиш носом Окся. — Она такая красивая. И ещё- такая добрая...

Губы у неё дрожали, на шее часто билась жилка, она была готова расплакаться. Ей было и перед ба­бушкой с:пыдно, и до слёз жалко добрую красавицу, в которую надо было стрелять. Нет бы показался в углу кто другой... гадкий и страшный... Уж ему она не спустила бы!

— Добрая! Красивая! Тьфу... — Бабушка безнадёж­но плюнула, взяла Окао за руку и повела домой. - И-и, да толку-то от неё... Намаешься ты с ней, ох, нама­ешься... А я ведь тебе дело в руки давала, дело. Только теперь всё, поезд ушёл...

Много позже Варенцова узнала, что для обрете­ния «чёрного знания», которое, видимо, собиралась преподать ей бабушка, нужно было «насмерть убить Бога в себе», а Он каждому является но-разному. Ей вот, например, — в образе бесконечно прекрас­ной и доброй женщины. Уж верно, тому, кто сумел бы выстрелить в подобное существо, все бесовские науки оказались бы нипочём...

И сейчас, сидя рядом с почти бездыханным Оле­гом, Оксана жалела, что не продала тогда дьяволу душу. Уж он бы точно помог... За известную плату...

Но, как сказала бабуля, поезд ушёл. И билет на него взять не получится. Даже такой — в одну сторону.

А Краев тем временем, пребывая где-то невооб­разимо далеко, не думал ни о Боге, ни о чёрте, ни о реке времен.

Он играл.

•Странная была это игра, ни на что не похожая. Этакий гибрид таврелей, сянцы, сеги и ледниковых шахмат'. Да ещё и трёхмерный, не ограниченный плоскостью доски, — фигуры двигались по ячейкам насквозь просвечивающего куба В основном куб был бесцветен, но временами начинал пульсировать радужными цветами, и тогда приходилось ходить вслепую, по памяти, что, впрочем, особого значения не имело, ибо правила игры непредсказуемо изме­нялись.

Красный «адъютант ши»[56] превращался вдруг в белого слона, черный конь «ма»г становился золо­тым «генералом»[57], а всесильный «ферзеконъ хель- ги» неожиданно оказывался пешкой. Поди-ка разбе­рись без пол-литра!

И всё равно Краев не опускал рук, он играл и играл, причём ход от хода всё лучше. Может, по­тому, что даже не пробовал уповать на логику и расчёт. Его вела вера в удачу, помноженная на ин­туицию. Плевать, что правил, по сути, нет и играешь хрен знает с кем. Где наша не пропадала! Вперёд, только вперёд!..

Кстати сказать, партнёр Красву попался не ме­нее странный, нежели сама эта игра, - невиди­мый, молчаливый, двигающий фшуры без физи­ческой помощи рук. При этом он ещё и норовил заглянуть Краеву в душу, что-то почувствовать, понять...

«И чёрта ли ему там, — ощущая незримые щу­пальца, думал Олег. — Нет бы лучше сказал, какие ставки в игре...»

А дело между тем шло по нарастающей. Сража­лись фигуры, пульсировали цвета... Пока наконец в аквариуме куба не остались два короля.

Ничья!

Громкий, похожий на звук землетрясения голос так и возвестил:

- НИЧЬЯ!

Он был настолько силён, что Краев вздрогнул, крепко закрыл глаза и куда-то полетел. Он прова­ливался вниз, стремительно вниз, быстрее скорости света...

А когда полёт закончился и он разлепил ресницы, то вздрогнул опять: увидел страшное. Ярко-зелёные глазищи, длинные острые клыки, розовую оскален­ную пасть.

Когда прошёл мгновенный испуг, Краев обрадо­вался.

— Тихон, ты, — шепнул он. Всхлипнул и неожи­данно пустил слезу. Скупую мужскую и до невоз­можности искреннюю...

— Оксана Викторовна, момент, — сказал за завт­раком Фраерман и протянул увесистую жестянку. — Это Олегу. Из запасов тарабарского короля.

Увесистая жестянка была холодной, синюю с се­ребром крышку украшало изображение осетра.

— Спасибо, Матвей Иосифович, — поблагодари­ла Оксана и пожаловалась: — Только он не ест пока. Пьёт — и всё.

Порядки в лагер>е поисковиков её поначалу шо­кировали. Туда-сюда разгуливал беглый негр, па­радом командовал коронованный вор, а в своём автобусном попутчике по имени Сергей она узна­ла террориста Песцова. Того самого, великого и ужасного, показанного по ящику и в профиль и в фас...

Оксана с изумлением обнаружила, как мало её всё это трогало.

. Гораздо главнее было то, как относилась здеш­няя публика к выздоравливающему Краеву. Народ натурально благоговел! Ну там, Песцов с Фрасрма- ном и Наливайко — дело ясное, кореша Но что заставляет, например, фрау Киндерманн прогибать­ся чуть не до земли? Дружеские чувства?.. Европей­ский 1уманизм?.. Ой, мама не смешите. Но тогда что?..

«Ладно, разберёмся». Варенцова допила чай, вы­мыла миску с ложкой и пошла кормить Олега ик­рой. Всё, хватит загибаться, пора начинать жить!

У палатки её ждал сюрприз. Тихон приволок здоровенную гадюку, метра наверное, полтора Не иначе гостинчик выздоравливающему принёс. Осо­бо питательный и целебный. И как только допёр?

— Нет бы куропаток каких наловил, я бы их в сметане пожарила, — разворчалась Оксана, заби­рая у него рептилию, тяжёлую и толстую, как кол­баса. — Тоже мне, охотник на мурр!

«Ну и что с ней прикажете делать? Сварить, из­жарить, вырезать ремень? Раз уж загубили жив­ность, так не в болото же её кидать...»

— Правильно мыслишь, желанная, в хозяйстве пригодится, — услышала она знакомый голос. Обер­нулась и увидела бомжа Никиту. Блаженный шест­вовал к палатке с самым радостным видом. Встал, щёлкнул каблуками, снял картуз, чинно, прямо ио- кавалсргардски, отдал полупоклон. — Ну, здо|юво, красавица Как там болящий-то наш? Идёт на по­правку?

Интересно, в Пажеский корпус бомжей брали? Или во времена Пажеского корпуса он не был бомжом?..

— Твоими молитвами, — благодарно улыбнулась Оксана. — Сам-то ты, Никита, как поживаешь?