сказала.
— Какъ такъ о Борис?? переспросила опять сос?дка съ явнымъ изумленіемъ.
— Я буду откровенна съ вами, отв?чала матушка. — Борису шестнадцатый годъ минулъ. Я знаю, я старалась такъ держать его, до сихъ поръ онъ ребенокъ. Но онъ мальчикъ пылкій, съ воображеніемъ; въ эти годы голова начинаетъ бродить… Ч?мъ дальше будетъ онъ отъ такой женщины, какъ Любовь Петровна, т?мъ…
— Что же вы объ ней думаете, Софья Михайловна? съ испугомъ въ голос? прервала ее Анна Васильевна, громко всплеснувъ руками. — Боже миленькій, что вы объ ней думаете?
Сердце такъ и стучало у меня. 'Стыдно подслушивать, уходи скор?е!' шептала моя сов?сть, между т?мъ какъ неодолимое любопытство приковывало ноги мои въ полу.
— Я думаю, что мальчику вскружить голову не трудно, сказала матушка съ оживленіемъ, — а Любовь Петровна такъ привыкла кружить головы вс?мъ и каждому, что попадись ей Борисъ, она и его въ себя влюбитъ за неим?ніемъ лучшаго; я зам?тила тогда у васъ на именинахъ: ея глаза и не мальчика съ ума сведутъ! A я нахожу, рано ему еще о женщинахъ думать, моему Борису!…
Я весь вспыхнулъ въ темномъ углу моемъ.
'Maman все зам?тила!' едва не сорвалось у меня съ языка. Я прикусилъ его чуть не до крови и весь обратился въ слухъ.
— Н?тъ, отв?чала сос?дка, — Богъ знаетъ, что вы думаете, Софья Михайловна! Не возьметъ Любочка такого гр?ха… В?дь Борису съ ея сыномъ одни годы! Да и не то, не то у нея теперь на думк?.
Анна Васильевна пріостановилась.
— Любочка несчастная женщина, пов?рьте! заключила она неожиданно и глубоко вздохнула.
— Несчастная?
— Боюсь я за нее, боюсь одного челов?ка! продолжала вздыхать Анна Васильевна.
— Кого же вы это боитесь? съ новымъ удивленіемъ спросила матушка.
'Знаю!' воскликнулъ я внутренно. прежде ч?мъ Анна Васильевна усп?ла произнести это ненавистное имя.
— Баронъ Фельзенъ? Этотъ офицеръ, прі?хавшій тогда съ генераломъ Рындинымъ? Разв? они еще въ Богдановскомъ?
— Генералъ давно у?халъ, а тотъ остался; третью нед?лю живетъ у насъ. ?ома Богданычъ ни за что его отпустить не хочетъ; обвелъ онъ совс?мъ моего стараго, н?мецъ этотъ лукавый! A то еще сегодня мн? сказали, онъ и совс?мъ у насъ останется; командиръ будетъ того эскадрона, что у насъ въ сел? стоитъ. Гольдманъ нашъ, который теперь командуетъ, можетъ слышали? — въ майоры вышелъ… Не къ доброму это, Софья Михайловна, чуетъ мое серденько, не съ доброму!…
— Сколько я могу судить о ней, сказала на это холодно матушка, — ни этотъ господинъ Фельзенъ, ни кто другой не можетъ быть для нея опасенъ. Мн? кажется, добрая моя, что у вашей племянницы сердце не изъ очень чувствительныхъ.
— Ахъ, Софья Михайловна, что вы говорите! И странное волненіе зазвучало въ голос? Анны Васильевны. — Какъ можно сказать про женщину, что она никогда не полюбитъ!… Съ каждой можетъ случиться такое несчастіе, съ каждой!…
— Несчастія можно, пожалуй, добиться, отв?чала maman съ какимъ-то особеннымъ удареніемъ, — да еще если будешь непрем?нно искать его.
— Искать? Спаси Мати Пресвятая Богородица! И не ищите, само придетъ, само! захочетъ врагъ, везд? тебя найдетъ, отъ него не уйдешь никуда…
— Отъ этого врага всегда можно уберечься, зам?тила матушка.
— Не убережешься, Софья Михайловна, н?тъ! Одинъ Богъ милосердый можетъ тебя спасти тогда, одинъ Богъ!
— A разсудокъ намъ на что данъ, а долгъ?…
На этомъ слов? разговоръ оборвался.
Я не см?лъ дышать. На камин?, надъ самымъ моимъ ухомъ, часы загрем?ли вдругъ безконечную арію.
Когда посл?дній звукъ ихъ смолкъ подъ высокимъ потолкомъ гостиной, я услыхалъ опять голосъ Анны Васильевны. Она говорила про Любовь Петровну.
— … Съ самаго д?тства не было ей доли; только родилась она живая да веселая; т?мъ только, можетъ, и спасла себя отъ отчаянія. Родные ея богатые люди были, да отецъ ея все разорилъ; какъ умеръ, семейство оставилъ большое и почти-что нищее. Мать ея хворая была и хмурая такая, говорятъ, что не давай Боже! Изъ княжескаго рода шла; къ б?дности привыкнуть не могла никакъ. Д?тей своихъ она, Богъ ее знаетъ, не любила, или характеръ у нея такой ужь несграбный былъ, только Любочка разсказывала мн?, что мать ее къ себ? почти на глаза не пускала. Такъ и росла она до шестнадцати годовъ, одна, безъ ласки, безъ сов?та, — сестры ея раньше замужъ повыходили. A выросла она красота малеванная, головонька умная, ловкая да быстрая…
— Да, я ее помню въ Петербург?, примолвила матушка, — когда они только-что прі?хали, посл? свадьбы, изъ Москвы. Лубянскій привозилъ ее тогда ко мн?. Б?дняжка! онъ былъ влюбленъ въ нее какъ сумасшедшій!
— И Герасиму Иванычу не вышла доля на этомъ св?т?! печально сказала, на это Анна Васильевна. — Не ум?лъ онъ, не ум?лъ привлечь къ себ? жены. За него Любочка противъ воли пошла.
— Да, это мн? говорили; но отъ чего такъ, скажите? Онъ въ то время молодъ былъ и собой очень не дуренъ, челов?къ всегда былъ умный…
— И служилъ хорошо, и съ состояніемъ челов?къ, досказала Анна Васильевна, — любая д?вушка пошла бы за него съ радостью, Софья Михайловна. A она изъ-за того чуть очей своихъ не выплакала…
— Не нравился-ли ей кто-нибудь другой?
— Было и этого, пожалуй. Студіозусъ былъ одинъ, противъ окошка ея жилъ, подъ самою крышей; сама мн? сказывала, — изъ слуховаго окна въ зрительную трубу все выглядывалъ на нее, и на скрыпиц? самыя жалостныя п?сни игралъ…
Матушка разразилась громкимъ хохотомъ; да и я едва усп?лъ зажать ротъ об?ими руками, такъ забавно проговорила все это наша милая Анна Васильевна.
— Студентъ, зрительная труба, жалобныя п?сни! да разв? все это серьезно? в?дь это все пустое ребячество, добрая моя! сказала матушка, продолжая см?яться. — Можно-ли изъ-за этого глаза выплакать?
— То-то оно и есть, что было то все ребячество глупое, да Герасимъ Иванычъ не ум?лъ понять того; — сгоралъ ужь онъ слишкомъ по ней. Вы, можетъ, не знаете, Софья Михайловна, какъ онъ на ней женился. Былъ онъ въ Москв? про?здомъ. Въ церкви Божіей увидалъ ее въ первый разъ. A только увидалъ, такъ и вр?зался, взгор?лъ какъ копна отъ грозы. Въ домъ въ нимъ въ первый разъ прі?халъ — свататься. До того времени не бывалъ въ дом? никогда. Мать Любочкина, пустая голова, прости Господи, на первомъ же этомъ разу слово ему дала. Призвала Любочку и говоритъ: благодари меня, я теб? жениха нашла; такъ та и упала, чувствъ лишилась. Мать свою, знаете, она пуще гр?ха смертнаго боялась; изъ рукъ ея мужа принять — лучше бы, говоритъ меня, живую въ землю зарыли… Ну, а можетъ и то, что она ни говори, скрипачъ-то этотъ музыкой своею серденько ея молодое итронулъ тогда… Что за разумъ бываетъ у насъ въ молодые глупые годы! примолвила Анна Васильевна съ какимъ-то бол?зненнымъ вздохомъ. — Только мать на своемъ поставила, проклятіемъ ей пригрозила и за Герасима Иваныча просватала, да сама же, съ сердцовъ, али съ дурости своей, сама ему про студента и открыла. На его счастье, ?ома Богданычъ въ ту пору въ Москв? былъ, ?здилъ шерсть продавать; а то бы онъ, Герасимъ Иванычъ, музыканта бы зар?залъ!…
— Что вы? воскликнула матушка. — Онъ такъ ревнивъ былъ?
— A вы что думали? Загубилъ онъ этимъ самимъ все свое счастіе! Какъ еще женихомъ былъ, запугалъ онъ до смерти б?дную Любочку, запугалъ своею ревностью… и ласками своими запугалъ потомъ, примолвила Анна Васильевна, понижая голосъ. — Такая ужь, знаете, кровь въ жилахъ его текла, Софья Михайловна; они свой родъ отъ старыхъ казаковъ ведутъ, — пропадай моя голова, да и шабашъ!…
— Послушайте, добрая моя, сказала матушка, — я помню, когда жила она въ Петербург?, я вид?ла Любовь Петровну въ св?т?. Она была очень въ мод?, принимала весь городъ, кокетничала направо и нал?во; воля ваша, она нисколько не походила на запуганную женщину.
