Забытый вопрос

назавтра и такъ и легъ, не добившись р?шенія ея, — это его мучило и м?шало спать. Вдругъ онъ услышалъ шумъ отворяющейся двери въ кабинетъ и чьи-то голоса. Хорошо, ступай! говорилъ его отецъ. Дверь опять затворилась. Кто-то скорыми шагами зашагалъ по коврамъ. — Ты вернулся, папа? спросилъ Вася изъ своей комнаты. Отв?та не было. Черезъ н?сколько времени мальчикъ опять р?шился спросить: Папа, это ты? Но тутъ произошло что-то ужасное: какой-то грохотъ и хрипъ, отъ чего 'я весь оледен?лъ'; говорилъ Вася, 'и думалъ, что умираю'. Наконецъ онъ вскочилъ и кинулся въ кабинетъ. Одна св?ча гор?ла тамъ на камин?, и Вася съ перваго раза не могъ понять, что случилось. Отца его не было! Только огляд?вшись увид?лъ онъ его въ дальнемъ углу, за письменнымъ столомъ. Б?дный отецъ его лежалъ на полу недвижно, и густая, темная кровь текла у него по щек?: онъ наткнулся, падая, на уголъ тумбы съ какимъ-то бюстомъ, который вм?ст? съ нимъ и повалился. Отчаянный крикъ мальчика поднялъ весь домъ на ноги. Бросились за докторомъ; съ счастію, онъ жилъ не далеко и былъ дома. A то Савелій самъ, ремесломъ фельдшеръ, непрем?нно хот?лъ пустить кровь своему барину — и убилъ бы его на м?ст?, объяснялъ Вас? приб?жавшій докторъ, который объявилъ, что это нервный ударъ. — 'Папа перенесли на диванъ', продолжалъ Вася, 'стали вокругъ него возиться… Я и разсказать теб? не могу, что со мною тутъ было: я ничего не вид?лъ, не слышалъ… Помню только, что я кидался, рыдая, съ людямъ и умолялъ: мамашу, мамашу скор?е'! За нею по?хали.

— Какъ она испугалась, я думаю! сказалъ я.

— Да… Я помню, какъ она вошла въ комнату, вся въ цв?тахъ, жемчуги на ше?, въ такомъ прекрасномъ розовомъ плать?, взглянула на папа и вскрикнула…

— Она очень плакала, Вася?…

Онъ моргнулъ глазами и медленно проговорилъ:

— Она упала на стулъ и сказала: этого еще недоставало!… Потомъ расплакалась…

— Ей, должно-быть, было это очень больно, пов?рь, Вася!

— Я и в?рю! отв?чалъ онъ, строго взглянувъ на меня своимъ нед?тскимъ взглядомъ.

— Вы посл? этого у?хали за границу? посп?шилъ я его спросить.

— Да, пере?зжали изъ города въ городъ, долго жили въ Гейдельберг?, въ Бонн?, потомъ въ Швейцаріи. Медленно поправлялся папа. Ужасно то, что сознаніе очень скоро въ немъ вернулось, а б?дное его т?ло все оставалось мертвымъ. Я очень скоро сталъ понимать его по глазамъ; ты самъ видишь, какіе они у него живые, говорящіе… Какъ ему надо?дали доктора, еслибы ты зналъ! Ты вообрази, въ каждомъ город? новыя лица, новыя консультаціи — и все при немъ, какъ будто онъ въ самомъ д?л? былъ мертвый. Сколько разъ я просилъ ихъ, говорилъ имъ, что онъ все слышитъ и понимаетъ. Они улыбались, не в?рили, пошепчутъ между собой, а потомъ опять начнутъ громко… И чего-чего они ему ни предписывали! При мама онъ принималъ ихъ л?карство, а н?тъ ея — онъ велитъ вылить стклянку за окно. Наконецъ въ В?н?, одинъ старикъ-докторъ, очень добрый челов?къ, очень полюбившій насъ съ папа, сказалъ напрямикъ, что никакихъ л?карствъ не нужно, что выл?чить его могутъ только три вещи, которыя онъ и проситъ maman не забывать, — взялъ перо и написалъ большими буквами, по-н?мецки: время, чистый воздухъ и покой. Она тогда р?шилась вернуться въ Россію, на югъ, и мы по?хали прямо изъ В?ны въ К., посов?товаться еще съ тамошними медиками. Они сказали maman, что совершенно согласны съ рецептомъ в?нскаго ихъ собрата. Въ К. мы застали дядю Рындина и вм?ст? съ нимъ прі?хали сюда.

— И въ самомъ д?л?, какъ поправился отецъ твой зд?сь! Въ три нед?ли, а какъ уже зам?тно!

Лицо Вася тотчасъ же повесел?ло, и онъ сообщилъ мн?, что на дняхъ пос?тилъ больнаго докторъ изъ штаба генерала Рындина, вид?вшій его въ К.: онъ былъ пораженъ зам?ченною имъ перем?ной въ лучшему и очень обнадеживалъ Васю.

— Я и самъ это вижу, говорилъ онъ. — Ахъ! промолвилъ онъ вдругъ, еслибы только папа согласился не сид?ть в?чно у этого окна!

— Не все ли равно, гд? ему сид?ть, лишь бы воздуху ему побольше?

Вася не отв?чалъ, и я только потомъ сообразилъ, что окно, о которомъ онъ говорилъ, выходило прямо насупротивъ павильона, занимаемаго Любовь Петровной.

— Ты однако продолжалъ учиться за границей, Вася? допрашивалъ я его. — Только по-русски кто же могъ тебя тамъ учить?

— Никто. Самъ я старался не забыть, много читалъ, мама выписывала мн? русскія книги. A по остальному меня готовилъ въ гимназію учитель, котораго ко мн? взяли въ Бонн?, теологъ тамошняго университета, очень ученый; онъ съ нами ?здилъ, только забол?лъ въ В?н? и тамъ остался. Я над?юсь, онъ прі?детъ скоро сюда, а то одному мн? усп?вать гораздо трудн?е. A что мн? другое д?лать, примолвилъ онъ, слегка вздохнувъ, — какъ не учиться, когда я перестану быть полезнымъ ему…

XIV

Звонъ колокола на двор? разбудилъ наконецъ больнаго. Онъ зашевелился, громко з?внулъ, и мы тотчасъ же вошли въ нему.

— Ты кр?пко спалъ, папа, см?ялся Вася, — даже подушка вотъ у тебя съ?хала, а ты не зам?тилъ. Дай я оправлю…

Но отцу его чего-то другаго хот?лось; онъ зашепталъ, глядя на сына…

— Помоги, Борисъ, сказалъ Вася, подвезти кресло…

Мы подвезли его бъ окну, въ тому окну, — и больной зорко принялся гляд?ть въ него.

Павильономъ, въ которомъ жила Любовь Петровна, прозвано было ?омой Богдановичемъ одноэтажное небольшое деревянное зданіе, пристроенное имъ, ни къ селу ни къ городу, въ одному изъ крыльевъ большаго Богдановскаго дома, съ которымъ оно сообщалось довольно длинною, на колонкахъ, a jour, врытою галереей. Это было что-то въ род? прихотливой петербургской дачи, красивой разв? т?мъ, что она снизу и до самой крыши исчезала въ зелени. Дикій виноградъ, плющъ и павилика широко и густо расползались кругомъ, и поверхъ его росписныхъ ставней обвивали его тонкія, выточенныя пилястры. Ползущія растенія были какъ бы спеціальностью Богдановскаго, — нигд? такъ хорошо не принимались они, не росли такъ роскошно и обильно.

Колоколъ продолжалъ звонить въ об?ду, — и вотъ за этою зеленою с?тью плюща и винограда показался и точно понесся, точно влекомый тихимъ в?тромъ по сквозной галере?, очаровательный женскій обликъ, съ пунцовою лентой вокругъ стройнаго стана, съ огромнымъ букетомъ такихъ же пунцовыхъ розъ въ рук?… Она прошла, не взглянувъ въ нашу сторону, и давно исчезла въ дверяхъ большаго дома, а онъ все еще гляд?лъ ей всл?дъ съ какимъ-то невыразимымъ блаженствомъ и безконечною тоской въ говорящихъ глазахъ. Боже мой, какая сила любви жила въ этомъ 'мертвомъ' т?л?, какъ выражался Вася!

Я отошелъ отъ окна…

— Каждый день в?дь такъ! шепнулъ мн? Савелій, уставлявшій тарелками столъ, на которомъ мы должны были об?дать. — Только и есть у нихъ занятія, сид?ть у окна и ждать, когда барыня пройдутъ…

Об?дъ нашъ втроемъ прошелъ довольно весело: Вася старался занимать отца, разсказывалъ ему какой-то эпизодъ изъ исторіи Украйны, только-что имъ вычитанный у Бантыша-Каменскаго. которымъ ссудилъ его ?ома Богдановичъ; больной слушалъ его внимательно и съ видимымъ интересомъ, только иной разъ на какомъ-нибудь слов? онъ морщилъ лобъ и легкимъ движеніемъ руки останавливалъ Васю: очевидно было, что смыслъ этого слова исчезъ изъ его памяти и что онъ требовалъ повторить его или разъяснить. Вася ум?лъ д?лать это съ большимъ искусствомъ: онъ по глазамъ отца какъ будто угадывалъ, что именно надо было сказать, чтобы навести его на понятіе о предмет?, названіе котораго не давалось ему. Понявъ, больной съ видимымъ удовольствіемъ кивалъ головой и опять двигалъ рукой, чтобы сынъ продолжалъ свой разсказъ. Савелій, весьма словоохотливый старикъ, также вм?шивался иногда въ разговоръ и снисходительно, какъ въ ребенку, обращался въ барину съ какимъ-нибудь своимъ объясненіемъ, всегда вызывавшимъ улыбку Вася и даже самого больнаго. Савелій былъ столь же веселаго нрава, сколько нашъ Максимычъ угрюмъ, и, какъ говорилъ мн? потомъ Вася, въ самыя трудныя минуты бол?зни Герасима Ивановича ум?лъ вс?хъ ободрять и ут?шать своимъ никогда неунывавшимъ расположеніемъ духа. Странно было вид?ть р?зкую разницу въ его обращеніи съ отцомъ и сыномъ: въ первому онъ относился, какъ я уже