'Хитрый онъ и прожженый, и всю эху женскую науку какъ по книгамъ прошелъ', повторялъ я, взбираясь по л?стниц?, вчерашнія слова Анны Васильевны. И я себ? говорилъ, что она права, что онъ и хитрый, и 'прожженый', и что командоръ, который служитъ съ нимъ въ одномъ полку, также отзывается о немъ, что онъ 'ловокъ шельмецъ', и… и не зналъ, какъ согласить это съ новымъ впечатл?ніемъ, съ какимъ я уходилъ съ террасы. Давно-ли я его такъ ненавид?лъ, и не подалъ ли онъ мн? сейчасъ же новый поводъ въ этому! Разв? я хорошо не понималъ, что все, что сказано было имъ, сказано было лишь для того, чтобы произвести впечатл?ніе на одну женщину, — онъ не даромъ разсчитывалъ на 'жадность впечатл?ній' женщинъ, — и эта женщина — мать Васи, моего друга, который такъ страдаетъ отъ того именно, что Фельзенъ производитъ 'впечатл?ніе' на его мать; разв? онъ, этотъ дерзкій челов?къ, не говорилъ, что 'обязанность каждой женщины давать счастье': в?дь это прямо значитъ, что она должна полюбить его, то-есть забыть своего 'законнаго' мужа, сд?лать 'гр?хъ, большой гр?хъ', какъ справедливо сказала добрая Анна Васильевна; разв? онъ нарочно не говорилъ о ревности и 'эгоистической страсти', чтобы припомнить Любови Петровн? то время, когда, несчастный теперь, немощный Герасимъ Ивановичъ 'пугалъ ее ревностью, пугалъ и ласками своими'? И онъ произвелъ то впечатл?ніе, какое желалъ: ей было такъ тяжело это припоминаніе ея прошлой 'погибшей', какъ онъ выражался, жизни, что она даже не могла слушать дал?е, вскочила и ушла, и даже, показалось мн?, когда она проб?жала мимо меня и ея лицо осв?тилось на порог? большой залы хлынувшимъ на нее оттуда св?томъ лампъ, ушла съ покрасн?вшими отъ слезъ глазами…
Все это я говорилъ себ? и между т?мъ никакъ не могъ найти внутри себя того прежняго чувства ненависти и отвращенія къ нему. Онъ такъ хорошо говорилъ и казался такимъ уб?жденнымъ въ томъ, что онъ говорилъ, и такимъ при томъ образованнымъ, si lettre, какъ выражается m-r Керети, когда очень хвалитъ кого-либо изъ своихъ французскихъ писателей; вс? остальные вокругъ него казались такими мелкими; я ув?ренъ, никто изъ нихъ не понималъ того, что онъ говоритъ, и только слушали, разинувъ рты, а онъ какъ орелъ парилъ надъ ними… Одна Любовь Петровна понимала его, потому что онъ и она люди другаго 'кружка', ч?мъ какая-нибудь Дарья Павловна, или этотъ см?шной поручивъ Трухачевъ со своими 'мыслями'. 'осм?люсь сказать' и 'восхитительными дамами'. Она слушала его такъ внимательно. сосредоточенно, сочувственно, потому что онъ говорилъ на обычномъ, понятномъ ей язык? и такія вещи, которыя нравились не ей одной, а вс?мъ, даже этой самой Дарь? Павловн?, которая сначала такъ съ нимъ спорила и кончила т?мъ, что отъ восхищенія чуть на шею ему не бросилась. Сама Дарья Павловна слыветъ у насъ хорошенькою: она такая живая, кругленькая, съ такими полными б?лыми руками, которыя у ней всегда открыты по-локоть; и она 'д?лаетъ ему глазки' и щуритъ ихъ и жеманится, чтобы только какъ-нибудь понравиться ему. Но онъ гордый, онъ не хочетъ и смотр?ть на нее, потому что такой челов?къ, какъ онъ, не можетъ любить такихъ mauvais genre женщинъ, какъ Дарья Павловна, которая р?шается брякнуть ему въ глаза, что онъ говоритъ 'волшебно сладкимъ голосомъ' и тому подобное; онъ можетъ любить только такую женщину, какова Любовь Петровна; онъ подразум?валъ ее, когда говорилъ, что 'любовь иной женщины есть высшее блаженство, какое можетъ на этой земл? выпасть на долю челов?ку'; онъ ее сравнивалъ съ альпійскою розой, которая съ неприступной высоты смотритъ, прекрасная и холодная, на т?хъ, кто, пренебрегая жизнью, взбирается по опаснымъ, до неба восходящимъ горамъ въ надежд? добыть ее. И какъ мн? нравилось это сравненіе Любови Петровны съ альпійскою розой! Именно она такая, rose des Alpes, перевелъ я, вспоминая что сестра Настя играла очень хорошенькую пьеску съ швейцарскимъ мотивомъ, которая такъ и называлась rose des Alpes, вспоминая и самый этотъ мотивъ и начиная его п?ть въ голов?. Онъ ее любитъ, продолжалъ я разсуждать между т?мъ; онъ за любовь ея готовъ отдать свою жизнь, — но онъ разв? виноватъ, разв? онъ можетъ идти противъ себя, противъ своего сердца, да разв? можетъ кто-либо вид?ть ее и не полюбить — да разв? я самъ?…
Но тутъ мн? вдругъ вспомнился Вася и весь нашъ утренній съ нимъ разговоръ… и я остановился на л?стниц?, опустивъ голову, не зная куда идти, потому что чувствовалъ, что не выдержу перваго взгляда строгихъ, 'безгр?шныхъ' глазъ Вася и выдамъ себя ему съ перваго раза со вс?ми со своими 'мерзкими мыслями'…
— Куда же идти? спрашивалъ я себя, стоя средь нрава на л?стниц?,- внизъ ко вс?мъ? Ни за что въ св?т?! — Не пров?дать-ли Леву? Но онъ, в?рно, еще не вернулся изъ Селища, куда онъ, усп?ла сказать мн? на террас? миссъ Пинкъ, отправился съ Керети къ Опицкимъ…
— Что же тамъ остановился? раздался вдругъ прямо надо мной голосъ Васи.
Это было такъ неожиданно, что я весь вздрогнулъ.
— A ты что тутъ д?лаешь? едва перемогъ я себя.
— Жду огня! намъ до сихъ поръ не приносили.
'И слава Богу, что не приносили до сихъ поръ', подумалъ я и спросилъ:
— A какъ это ты меня въ темнот? узналъ?
— У меня глаза какъ у кошки и ночью видятъ, отв?чалъ см?ясь Вася.
— Вы давно вернулись изъ саду?
— Давно; папа усп?лъ опять заснуть и скоро проснется. Скоро десять часовъ, я полагаю. A ты внизу былъ, на террас??
Я стоялъ уже возл? него, на площадк?, и мн? казалось, что у него д?йствительно кошачьи глаза, что онъ меня насквозь видитъ.
— Вотъ видишь, Вася, началъ я, — когда ты съ твоимъ папа по?хали, я пошелъ съ командоромъ, съ этимъ маіоромъ, то-есть… Ну, потомъ онъ ушелъ къ себ?, на село, а я пошелъ прямо по алле? и вышелъ къ террас?, а тутъ ?ома Богданычъ увид?лъ меня и удержалъ…
— Къ чему же ты это мн? все объясняешь, Борисъ? сказалъ Вася. — Ты точно извиняешься. Разв? ты не воленъ идти, оставаться, уходить, какъ теб? вздумается? Я не твой Керети, который, можетъ быть, требуетъ отъ тебя отчета въ каждомъ изъ твоихъ д?йствій.
— Какъ же! Стану я ему давать отчетъ! храбро воскликнулъ я, уколотый такимъ предположеніемъ.
— Такъ т?мъ мен?е, сказалъ онъ съ новымъ см?хомъ, — обязанъ ты давать его мн?. Какой ты забавный, Борисъ!.. A теперь куда ты нам?ренъ?
Онъ, сл?довательно, не ожидалъ меня, даже не приглашалъ къ себ?! Мн? представилось, что все это сіяющее небо дружбы, о которомъ я такъ мечталъ въ Тихихъ-Водахъ, обвалилось вдругъ, и я словно остался одинъ, круглый сирота на св?т?…
— Я хот?лъ къ теб?… но я, можетъ быть, теб? пом?шаю, съ трудомъ проговорилъ я, чувствуя, что готовъ разнюниться самымъ постыднымъ образомъ.
— Я занимался, отв?чалъ онъ, — днемъ не усп?ваешь, такъ я всегда въ эту пору… Но все равно, пойдемъ ко мн?!
— Зач?мъ же, я не хочу теб? м?шать, повторялъ я. Ощущеніе, что я какъ будто остался круглымъ сиротой, еще усилилось отъ того, что онъ теперь, казалось мн?, только изъ жалости, потому что мн? д?ваться некуда, р?шается пустить меня къ себ?.
— Н?тъ, н?тъ, пойдемъ! говорилъ Вася.
Савелій показался съ лампой на л?стниц?.
'Не хочу, чтобъ они зам?тили мое глупое лицо!' И во изб?жаніе такого срама я посп?шилъ пройти первый въ комнату Васи.
Онъ д?йствительно занимался предъ моимъ приходомъ. На его стол? лежалъ раскрытый томъ Всеобщей Исторіи Геерена на н?мецкомъ язык? и тетрадь съ надписанной страницей русскаго перевода.
— Ну садись, гость будешь, сказалъ онъ мн? съ улыбкой.
— Да, именно, гость — и только гость! печально молвилъ я себ?:- все кончено!…
Мы оба помолчали:
— Ты что-то невеселъ вернулся снизу? начал? Вася, но въ голос? его не слышалось мн? того участія, съ какимъ бы я непрем?нно сд?лалъ ему такой вопросъ, еслибъ былъ на его м?ст?, а онъ на моемъ. — Что тамъ, много народу? спросилъ онъ, не дождавшись даже, моего отв?та.
— Очень много, офицеры разные, дамы…
