Забытый вопрос

— Точно такъ. Взялъ и у?халъ, и окна не нужно ужь будетъ открывать, жалобно пищалъ я 'губернаторш?'. Но мои 'шпильки' уже не кололи ея. Он? переглядывались съ миссъ Пинкъ, и на лицахъ об?ихъ ихъ изображалось самое печальное изумленіе.

'Онъ ихъ вс?хъ до одной околдовалъ!' подумалъ я и съ какимъ-то внезапно прилившимъ ощущеніемъ радости примолвилъ внутренно: 'но теперь все кончено, тю-тю!'…

— И вы говорите 'jamais', и онъ ужь больше сюда не будетъ и это вы правду говорите? допрашивала Галечка.

— Et c'est vrai vraiment? Qui vous а dit? допрашивала миссъ Пинкъ.

— Pour toujours! торжественно махнулъ я рукой. И эскадрономъ не будетъ командовать, и въ ут?шеніе вамъ остается все тотъ же, прежній, командоръ, и что я не stupid и не солгалъ, можете спросить у вашихъ папа и мама. Adieu, mesdemoiselles!

— Mister Boris, Боренька погодите, скажите… кричали мн? всл?дъ об? д?вушки. Но я ихъ не слушалъ и поб?жалъ въ садъ.

Тамъ я тотчасъ же наткнулся на Керети и Леву: они шли въ озеру съ удочками въ рукахъ. Дворовый мальчикъ безъ шапки несъ за ними въ черепк? червей и большую краюху хл?ба. Лева кинулся ц?ловать меня съ большой радости. Онъ прыгалъ какъ козликъ и принимался ц?ловать тутъ же и Керети, и замарашку- мальчика, который то-и-д?ло посл? этого утиралъ лицо рукавомъ, размазывая пуще грязь по потному лицу и см?ясь во весь ротъ, — онъ казался счастливъ не мен?е Левы, не мен?е самой Сильвы, сопровождавшей ихъ, которая, въ свою очередь, прыгала съ радости имъ на грудь и лизала то одного, то другаго въ самыя губы. Французъ мой гляд?лъ н?сколько сконфуженно; онъ извинился предо мною за то, что не можетъ en ce moment продолжать со мною латинскій урокъ, говоря, что у него голова страшно разбол?лась, и очень жарко, и что онъ над?ется подышать на озер? св?жимъ и влажнымъ воздухомъ, который онъ почитаетъ для себя лучшимъ л?карствомъ.

— Вы впрочемъ хорошо помните то, что проходили, et ma conscience ne me reproche pas le leger retard qne j'apporte a vons le faire repeter, съ улыбкой примолвилъ онъ, — и весьма любезно пригласилъ меня de les accompagner a la peche.

Я согласился, и мы самымъ дружелюбнымъ образомъ болтали съ нимъ въ продолженіе всего пути; Лева и Грицько поб?жали впередъ. Дойдя до озера, мы застали ихъ уже за д?ломъ, зас?вшими на берегу подъ большою вербой, и Лева, неопытный рыболовъ. кричалъ намъ издалека, что онъ чуть-чуть не поймалъ большущаго карася, между т?мъ какъ замарашка-мальчикъ, неподвижно стоя съ закинутою удой, д?лалъ ему выразительные знаки рукой, чтобъ онъ крикомъ своимъ не пугалъ рыбу. Керети тотчасъ же прис?лъ неподалеку отъ нихъ и принялся, съ гадливымъ выраженіемъ глядя на червяка, судорожно вившагося между его пальцами, насаживать его на крючокъ своей удочки. Разговоры смолкли, вс? глаза обратились на воду. Но отъ этой неподвижной, гладкой и зеленоватой. какъ стекло въ парник?, воды в?яло не св?жестью, а какимъ-то жгучимъ, какъ въ бан?, паромъ. Солнце точно упало въ озеро и дремало, пламенное и л?нивое, на его дн?; дремали вокругъ ракиты и вербы, съ ихъ потускн?вшими отъ жары длинными и узкими, какъ зм?иное жало, листами; дремала болотная дичь въ густомъ очерет?, и сонная рыба не р?шалась всплывать изъ своихъ глубей на приманку нашей наживки и червей. Я скоро кинулъ уду, въ великому удовольствію Грыцька, у котораго взялъ ее на время, и, пожелавъ имъ вс?мъ усп?ха, пошелъ искать побольше т?ни въ старыхъ аллеяхъ сада. Меня такъ и тянуло прилечь, растянуться, отдохнуть на холодк? отъ этой гнетущей жары. На моемъ пути лежала бес?дка, въ которую я вводилъ уже читателя въ самомъ начал? моихъ воспоминаній. 'Монрепо, храмъ отдохновенія', — такъ значилась она на поэтическомъ язык? ?омы Богдановича. Она стояла на четыреугольной площадк?, обсаженной тополями, и состояла изъ двухъ комнатъ — одной побольше, въ которой часто пивали чай по вечерамъ, и за нею другой въ два окна съ итальянскими жалузи, которыя никогда не подымались, и потому въ этой комнат? было всегда почти темно и св?жо, или, в?рн?е, сыро. Она служила иногда спальней для холостой молодежи, въ т? праздничные дни, когда въ Богдановское съ?зжалось такъ много гостей, что въ большомъ дом? и флигеляхъ не оказывалось уже ни одного свободнаго угла. Спали на большомъ, широкомъ турецкомъ диван? во всю ст?ну, который съ двумя или тремя низенькими столиками составлялъ всю мебель этой комнаты. На него-то я и разсчитывалъ…

Двери бес?дки были, по обыкновенію, не заперты, и, проб?жавъ первую комнату, я немедленно очутился 'тормашками вверху', какъ говаривалъ Саша Рындинъ, на этомъ широкомъ, низенькомъ диван?, въ этомъ прохладномъ, чуть не холодномъ поко?, куда св?тъ проникалъ тоненькими золотыми черточками сквозь промежутки зеленыхъ дощечекъ жалузи. Сунувъ подъ голову подушку и закинувъ надъ нею руки, я почувствовалъ себя такъ хорошо, что не могъ противостоять искушенію закрыть глаза, а закрывъ глаза — заснулъ какъ-то внезапно, разомъ, самымъ неожиданнымъ для себя образомъ…

XX

Чей-то пронзительный голосъ, звавшій меня по имени, разбудилъ меня.

— Ne criez donc pas comme cela! тотчасъ же всл?дъ за нимъ заговорилъ другой.

Это были Лева и Керети, — они искали меня; шаги ихъ скрип?ли на песк? подъ окнами бес?дки.

Я не усп?лъ отозваться, какъ изъ первой комнаты кто-то отв?тилъ за меня:

— Il n'est pas ici.

'Это она зд?сь!' воскликнулъ я про себя, не см?я уже шевельнуться.

— Онъ, в?рно, у Васи, послышался голосъ и Анны Васильевны.

— Mille pardons, mesdames, учтиво извинился мой гувернеръ, — voyons, Leon, marchons!…

Они ушли.

Боже мой! какъ же мн? теперь выйти отсюда, показаться ей, съ моимъ заспаннымъ лицомъ и растрепанными волосами, признаться, что я тутъ былъ и такъ постыдно спалъ среди б?лаго дня. Н?тъ, ни за что! Буду спать или притворюсь спящимъ, буду лежать какъ мертвый, хотя бы он? сами пришли сюда и стали будить меня…

А онa продолжала между т?мъ давно, какъ видно, начатый и прерванный криками Левы разговоръ:

— Васъ пугаетъ моя см?лость, говорила она, — вы называете это см?лостью! Онъ у?халъ, я его больше никогда, можетъ-быть, не увижу, — чего же еще вы хотите, тетушка!…

Мн? почудилось, что она тихо, тихо заплакала.

— Любочка, голубонька моя, растроганнымъ и тревожнымъ голосомъ возражала ей Анна Васильевна, — да я разв? что противъ тебя говорю! Знаю я хорошо, что ты себя не забудешь, и такъ хорошо это ты сд?лала, и покой теб? будетъ теперь, увидишь сама, и на серденьк? полегчаетъ какъ только ты сама себя обдумаешь. A что я сказала, что ты см?ло говоришь…

— Я говорю, что думаю, нетерп?ливо прервала ее Любовь Петровна, — и н?тъ еще, слава Богу, такой власти, которая могла бы пом?шать мн? думать и страдать, и проклинать мою жизнь! горячо воскликнула она.

— Мати Пресвятая Богородица! воскликнула въ свою очередь съ ужасомъ Анна Васильевна. — Зач?мъ ты такія, Любочка, слова говоришь? не дай Боже!

— Проклинаю, повторила красавица, — потому что, сколько я себя помню, мн? до сихъ поръ не было дано ни одного дня, ни одной минуты счастія! A я счастія им?ю право требовать, какъ всякая другая, — онъ говорилъ правду…

Анна Васильевна глубоко вздохнула.

— Неправду онъ говорилъ, Любочка, сказала она, — не счастія намъ надо искать зд?сь, а чтобы только жизнь нашу прожить безъ гр?ха.

— Гр?хъ ни въ какомъ случа? не ляжетъ на мою сов?сть, коротко и язвительно засм?ялась Любовь Петровна, — за него отв?тятъ т?, кто исковеркали мою жизнь и поставили ее вверхъ дномъ. В?дь со мной безжалостно поступили, тетушка! Коса травы не р?жетъ, пока она не созр?етъ, не приметъ своей доли дождя и солнца; меня оторвали отъ куколъ и кинули на жертву какой-то африканской страсти, отъ которой я задыхалась, какъ птица подъ стекляннымъ колпакомъ… И меня же еще упрекали, — съ горечью, со злостью упрекали за мою черную неблагодарность въ тому, отъ чего я задыхалась! Разв? я весь в?къ свой не слыла